Сто тайных чувств - [25]

— Ты так думаешь? А Эльза считает, что один из самых моих серьезных недостатков — неумение обдумывать серьезные проблемы, предпочитая говорить о чем-нибудь легком и приятном.

— Ты не можешь верить всему, что говорит Эльза.

— Да? Она тоже так считает. Она терпеть не может, когда я принимаю на веру то, что считается правдой. Она верит в интуицию, как тот парень, который написал «Уолден», как его там… Торо.[13] В общем, она думает, что спор очень важен, ибо только в споре докапываешься до самой сути того, во что веришь, чтобы понять, почему ты в это веришь.

— Не люблю спорить.

— Я имею в виду спор не как выяснение отношений, а как дебаты, то, чем мы с тобой занимаемся.

Я ненавидела эти бесконечные сравнения не в свою пользу. Я спросила его игривым тоном:

— Ну и о чем же вы спорите наедине?

— О том, несут ли знаменитости ответственность за свое имя. Помнишь, как Мухаммед Али отказался служить в армии?

— Ага, — солгала я.

— Мы с Эльзой подумали, что это здорово — вот так, открыто выступить против войны. Но потом, когда он победил на турнире среди тяжеловесов и президент Форд пригласил его в Белый дом, Эльза спросила: «Ты можешь в это поверить?!» Я ответил: «Черт, если бы меня пригласили в Белый дом, я бы пошел…» А она воскликнула: «По приглашению республиканского президента?! Да еще в год выборов?» Она написала ему письмо.

— Президенту?

— Нет, Мухаммеду Али.

— Ну да, конечно…

— Эльза считает, что нельзя просто говорить о политике или смотреть, что творится в мире, по телеку. Нужно самому что-то делать, иначе ты становишься частью этого.

— Частью чего?

— Частью лицемерия. Это то же самое, что и коррупция.

Я представила Эльзу в образе Петти Харст — в берете и с автоматом у бедра.

— …Эльза думает, что у всех должна быть активная жизненная позиция, иначе мир просто разрушится лет через тридцать или даже раньше. Многие наши знакомые говорят, что она пессимистка. Но она считает себя настоящей оптимисткой, потому что хочет реально изменить мир в лучшую сторону. И она права, если вдуматься.

Пока Саймон вдавался в детали ее смехотворного мировоззрения, я любовалась чертами его лица. Лицо менялось как у хамелеона — он представал передо мной то гавайцем, то ацтеком, то персом, то индейцем племени сиу,[14] то бенгальцем, то индонезийцем.

— А откуда эта фамилия Бишоп? — как-то спросила я.

— Со стороны отца, чудака-миссионера. Я из рода тех самых Бишопов. Знаменитая семья на Оаху. Они прибыли на Гавайи в восемнадцатом веке, чтобы обращать в христианство прокаженных и язычников, а кончили тем, что породнились с местной знатью и унаследовали половину острова.

— Шутишь?!

— К сожалению, со стороны матери я не унаследовал никаких богатств, ни одного ананасового сада или хотя бы поля для гольфа. По материнской линии я гавайский китаец, хотя, может, парочка принцесс и барахтается в моем ДНК. Но опять же, никакого отношения к шикарным особнякам на побережье… — Он рассмеялся. — Эльза как-то заметила, что со стороны миссионеров я унаследовал леность слепой веры, а с гавайской стороны — стремление использовать других для достижения собственных целей, вместо того чтобы достигать их собственным трудом.

— Не думаю, что это правда, вся эта ерунда насчет унаследованного характера. Что у тебя нет выбора, и ты обречен стать личностью определенного типа. А что, Эльза никогда не слышала о детерминизме?

Саймон растерялся.

— Ммм, дай мне подумать, — сказал он.

Несколько мгновений я испытывала огромное удовлетворение оттого, что разбила соперницу, сделав такой тонкий и искусный шаг.

Но Саймон тут же парировал:

— А не та ли это доктрина, которая утверждает, что все события и даже человеческие поступки являются следствием естественных законов? Это соответствует тому, что говорит Эльза, не так ли?

— Я имею в виду то, что… — я начала запинаться, пытаясь припомнить, чему меня учили на курсе философии, — я имею в виду то, что мы подразумеваем под словом «естественный». И кому дано право судить о том, что естественно, а что нет? — Я чувствовала, что поражение неизбежно, но все еще старалась сохранить лицо. — А кстати, откуда она родом?

— Ее предки — мормоны, но на самом деле они удочерили ее, когда ей был год, и назвали ее Элси, Элси Мари Вандерворт. Она ничего не знает о своих биологических родителях. Но с шести лет, еще не умея читать, она могла, услышав мелодию один раз, сыграть ее с точностью до ноты. Больше всего она любила музыку Шопена, Падеревского, Мендельсона, Гершвина, Копленда… Не помню, кого еще. Позже она узнала, что все они были либо евреями, либо поляками. Странно, не правда ли? Это навело ее на мысль, что, скорее всего, она была польской еврейкой. И тогда стала называть себя Эльзой вместо Элси.

— Мне нравятся Бах, Бетховен и Шуман, — сказала я с умным видом, — но это не значит, что я немка.

— Все не так просто, как тебе кажется. Когда ей было десять, кое-что произошло. В это трудно поверить, но клянусь, что говорю правду, потому что я был свидетелем одного эпизода. Эльза сидела в школьной библиотеке, листая энциклопедию, и вдруг увидела фотографию плачущего ребенка вместе с семьей. Они были окружены солдатами. В пояснении под фотографией говорилось, что это евреи, которых отправляют в Аушвиц. Эльза не знала, где находится этот Аушвиц, не знала, что это концентрационный лагерь. Но она почувствовала что-то ужасное и задрожала, закрыв лицо руками. Потом упала на колени и начала голосить нараспев: «Ошш-ве-ен-шим, ошш-ве-ен-шим», что-то вроде того. Библиотекарша испугалась, пыталась привести ее в чувство, трясла ее, но все бесполезно. Эльза не могла остановиться. Тогда библиотекарша потащила ее к школьной медсестре, миссис Шнибаум. Миссис Шнибаум, полька, услышав Эльзу, вспыхнула от негодования. Она подумала, что Эльза смеется над ней. Смотри, выяснилось, что «Освенцим» — это «Аушвиц» по-польски. Когда Эльза вышла из транса, она знала, что ее родители были польскими евреями, пережившими Аушвиц.