Я передал кружку Сеньке, а он шефу. Шеф посмотрел на нас, прищурясь, и отпил свое. Мы пропустили кружку по кругу, и остатки я вылил Сеньке за шиворот. Он загоготал от удовольствия, и мы закурили еще по одной.
Анна Ивановна исчезла так же, как и появилась. Вокруг шумела рабочая карусель, и людям было не до нас.
Мы повернулись и потихоньку тронули домой.
Шеф шел молча, только изредка улыбался. На углу он пожал нам руки и спросил:
— Ну как, журналисты?
— Да ничего, Сергей Васильевич!
Потом мы с Сенькой отправились в общежитие, и, хотя было до него рукой подать, добирались мы долго-долго. Мы шагали по тротуарам мимо старых деревянных домишек, обросших черемухой, щелкали каблуками австрийских полуботинок по асфальту широкого проспекта и болтали о том о сем. Нет, ни о чем серьезном мы не говорили. Мы просто дышали прохладным вечерним воздухом.
— Говорят, — сказал Сенька, — чтобы хорошо о чем-то написать, надо самому все это прочувствовать...
— Ага, — ответил я, — говорят...
— А как тут будешь писать о физиках? — спросил он. — Я же не физик. У них там тысячи опытов. Расщепляют... А я...
— А что ты? — сказал я. — Они расщепляют атомы, а ты — дрова.
Мы до поздней ночи добирались до общежития, которое было рядом. Приятно гудели руки. Мы шли и болтали о том о сем.
Нет, ни о чем серьезном мы не говорили.
