Сто шесть ступенек в никуда - [106]

Я пришла составлять завещание. Это предложение Белл, потому что я теперь действительно богата, и если умру, не оставив завещания, кому все это достанется — два дома и сбережения отца? Государству? У меня никого нет. Кузина Лили уже умерла, все родственники умерли — или по очевидным причинам не появлялись на свет. Я оставила все Белл, за исключением 1000 фунтов Эльзе как моему душеприказчику.

— Миссис Сэнджер старше вас, — заметил адвокат.

— Да, знаю. — Больше я ничего не сказала, а он не спрашивал. Если я стану объяснять, у меня разболится голова.

Когда он составит завещание, то пришлет его мне на подпись, в присутствии двух свидетелей — каждый должен будет расписаться в присутствии другого. Сказал, что отправит почтой в пятницу, и это значит, что письмо придет завтра. Свидетелями будут соседи. Они кормили котов в мое отсутствие, пока не появилась Белл. Время от времени мы приходим к ним пропустить по стаканчику — или они к нам. Мы вызываем у них любопытство; судя по взглядам, которыми они обмениваются, соседи принимают нас за лесбиянок, и это их, похоже, возбуждает.

Я не рассказала Белл еще об одном поступке, о письме Козетте. Я твердо решила этого не делать, но рассказ Белл о первой встрече с Марком заставил меня передумать. Доказав мою вину, хотя и неосознанную, этот рассказ все изменил. Теперь я понимаю, что Козетта должна меня простить, и знаю, что она простит. После того разговора с Белл я представляю, что Козетта вернулась к прежним привычкам, только в доме Мориса Бейли. Воображаю, как она сажает лилии в саду. Откуда я знаю, что она опять стала важной персоной в ассоциации жителей района Велграт, членом «Союза горожанок», членом совета попечителей школы и добровольным социальным работником? Просто знаю. И еще знаю, что она опять носит серые шерстяные костюмы, пошитые портным Мориса Бейли. Знаю, что у нее «Вольво», а у него «Ягуар». Перпетуа приходит убирать. Джимми ухаживает за садом, а Дон Касл рассказывает Козетте, сколько беспокойства доставляют внуки, но она не представляет, что бы без них делала. Я мечтаю о Козетте и о многом другом. Мечтаю, что она придет сюда и спасет меня… от чего? От чего? Через четырнадцать лет я написала ей, и теперь, когда звонит телефон, пугаюсь и начинаю дрожать.

Белл смотрит на меня, когда я дрожу. Словно взвешивает, оценивает свои шансы. Она ездила смотреть дома и все время говорит о доме в Ноттинг-Дейл, который ей хочется купить, таком дорогом, что мне придется взять закладную и на всякий случай еще оформить страховку в ее пользу. Возможно, я так и сделаю, чтобы избежать споров. Наверное, уступлю Белл, но теперь я тоже разглядываю ее — в серебристо-сером наряде, с моими котами, словно они тоже предметы туалета, прикуривающую очередную сигарету, помолодевшую, как когда-то помолодела Козетта, — и думаю, как сильно мне хочется исполнить намерение самой Козетты и купить Белл отдельный дом.

Я много всякого напридумывала о гелиотропе. Кое-кто назовет это фантазиями. Иногда я представляю камень вместилищем любви, как будто любовь заключена у него внутри, во вкраплениях яшмы в темно-зеленом халцедоне, в идущем изнутри сиянии. Когда Белл отдала мне перстень, я подумала, что она после долгого перерыва возвращает любовь Козетты. А иногда перстень кажется мне воплощением скорби — он побывал на руках стольких людей с наследственной болезнью, многие из которых умерли от нее, а многие видели смерть близких. Белл он велик, а мне немного тесен, и я делаю вид, что снять его невозможно, только разрезать, и он должен навсегда остаться на моем пальце.

Звонит телефон. Разумеется, я вздрагиваю и в промежутках между звонками задаю себе вопрос, возможен ли в моей истории счастливый конец, и кто доберется до меня первым — Белл, которая может стать моей судьбой, или Козетта, которая станет моим спасением? Или это будет третий вариант, на который так надеется Белл…

Взмахом руки я показываю, чтобы она не вставала, и через всю комнату иду к телефону.