Сто шесть ступенек в никуда - [103]

Оставшись вдвоем, они попытались разобраться в потоке сомнений, колебаний и неуверенности, с прошлого вечера заполнявших их разговор между островками любви, ласк и планов на будущее. Марк должен сказать Белл. Или они оба должны сказать Белл. Она должна знать.

Дело в том, и это самое ужасное, что Козетта не знала, что именно Марк должен был сказать Белл. Не представляла, как повлияет на Белл известие, что ее любовник на самом деле «любит» Козетту. Понимаете, она думала, самое худшее — это что Белл узнает об их намерении пожениться и о том, что лишится дома, и убедила себя, что компенсация должна смягчить этот удар. В том, что касается замены людей домами, Козетта была безнадежно щедра, просто неустрашима!

Так она представляла себе самое худшее. Марк, разумеется, знал, что к чему, подозревал, с чем придется иметь дело в противостоянии с Белл. Вне всякого сомнения, он боялся, что Белл пойдет к Козетте и расскажет об их с Марком первоначальных планах, причем без извинений и оправданий (и перекладывания вины на другого), как поступил Марк, признаваясь Козетте, а грубо и некрасиво, цитируя все, что было произнесено, вспоминая о смехе, не скрывая жадности и низменных желаний.

Вы же понимаете, что это лишь мое воображение? Понимаете, что я там не присутствовала, и Луис тоже, что Эльза еще не вернулась, и Марк с Козеттой были одни? Хотя в любом случае мне вряд ли удалось бы заглянуть в душу Марка. Никто точно не знает, что он думал, чего боялся, хотя всем известны слова, сказанные им в комнате Белл. Он очень боялся туда подниматься. Предпочел бы отложить это навсегда, вечно сидеть в запертой гостиной, теплой и тихой, на диване рядом с Козеттой, обняв ее одной рукой, время от времени приподнимая ее голову со своего плеча, поворачивая к себе и целуя в губы. По большей части молча и неподвижно, потому что ужасные события, тревоги и волнения прошедших двадцати четырех часов, любовь — и, конечно, старание и тяжелый, вдохновенный труд! — чудесным образом превратили в безмятежность, испрошенное и подаренное прощение, низвели до благословенного мира.

Если бы не Белл, если бы не дело, которое требовалось завершить. Наверное, он сказал Козетте, что боится — он ее не стеснялся, — но не стал объяснять, почему. Может, Марк видел в Козетте мать, а не только любовницу, воплощение материнства, которой он мог признаться во всем, доверить любые страхи?

Думаю, Козетта сказала, что она сама это сделает, но Марк возражал. Он знал, что Белл не поверит Козетте. Затем она сказала, что нужно быстрее покончить с этим делом. Чем дольше тянешь, тем хуже. Вероятно, предложила пригласить Белл на ужин. Я не очень преувеличиваю, когда говорю, что Козетта считала, что плотный ужин в шикарном ресторане способен уладить почти все.

Марк пошел наверх, преодолев все 106 ступенек, или сколько их там, от гостиной до самого верха. Постучал в дверь, окликнул Белл. Не знаю, услышал ли он ответ или просто вошел без приглашения. Белл лежала на полу, высунув голову из окна, в котором были подняты до конца две фрамуги. Суровая комната, почти без мебели, с одеждой в коробках и разбросанной по кровати, с картинами Сайласа вдоль стен. Марк вошел и закрыл за собой дверь, но запирать не стал. Наверное, не хотел. Сообщил Белл, что должен ей кое-то сказать.

После того как она это сделала, но еще до приезда полиции, Белл рассказала нам с Эльзой, что произошло. Странно, почему она, так хорошо разбиравшаяся в людях, не догадалась об истинных чувствах Марка?

— Он сказал, что любит ее. Этот дурак стоял у окна, открытого окна, и смотрел на улицу. Я знала, что он собирается на ней жениться, это было частью плана, и все шло отлично, просто великолепно. Какое мне дело до этого проклятого дома? Я не хотела тут жить. Но он ее любит? Собирается уехать, чтобы жить с ней, только с ней, оставив меня в дерьме? Он говорил, что любит ее, и я знала, что этот идиот не врет, что так оно и есть. Он сказал: «Я знаю, что мы с тобой собирались сделать, Белл, мне этого не забыть, как бы я ни хотел, и от одной мысли об этом мне становится плохо. Я люблю Козетту, как никогда никого не любил. И должен тебе сказать, что мне нужна она, только она, до конца наших дней». Он повернул свое глупое лицо и посмотрел на небо, будто там были поющие ангелы.

Потом пришла она. Постучала в дверь, вошла и сказала, что должна объясниться. Тогда я это сделала. Я хотела сделать это в ее присутствии. Ты знаешь, что. Вскочила, подбежала к нему и толкнула. Я этого хотела, это было так здорово… до того, а после я хотела поймать его, вернуть назад. Ты слышала, как он кричал, Лиззи, слышала, как он кричал?

Этого я никогда не забуду. Считается, что с большой высоты человек падает молча, что шок его парализует. Но Марк, падая, кричал — его крик, вопль ужаса, вспорол тихий летний и душный вечер. Но этот вопль, эта квинтэссенция страха не идет ни в какое сравнение с ударом тела о каменную плитку серого сада; звук, который я даже теперь не могу описать, не в состоянии хотя бы приблизительно передать ужас удара о землю чего-то твердого и одновременно жидкого, звук распадающегося человеческого тела, разрываемой плоти и ломающихся костей.