Стинг. Сломанная музыка. Автобиография - [104]
Стюарт и Энди прилетели за пару дней до меня и просто гудят от возбуждения, а я буквально парю над землей от усталости и джетлага. В тот вечер я буду петь, словно выйдя из своего собственного тела, орать как сумасшедший, чувствуя себя зависшим над сценой духом, а группа будет играть с такой яростью, что все поймут: у нас есть самые серьезные намерения покорить эту страну. Мы отыграем два часовых сета. Между ними я выйду на улицу, чтобы поесть. Я потратил много энергии, которую необходимо восполнить. Рядом с клубом находится круглосуточный дайнер под названием Phoebe’s. В это время он практически пуст. Я просматриваю меню и понимаю, что моих долларов хватит только на салат и кофе. Когда приносят салат, он оказывается таким огромным, что я не верю своим глазам. Я уточняю, не заказал ли я какую-нибудь экстрабольшую порцию, но нет, это обычная американская порция, салат от шефа. Кофе крепкий и вкусный. Я смотрю на улицу так внимательно, как смотрят мюзикл в Cinemascope. Каждое желтое такси, будто мистическая песня Коула Портера, небоскребы на фоне неба, словно партия для кларнета над архитектурой Гершвина в Rhapsody in Blue, а подземка Дьюка Эллингтона стучит под ногами от Бруклина до Кони-Айленда.
К столику снова подходит официантка и делает попытку подлить мне кофе. Густо покраснев, я сообщаю, что у меня нет денег на вторую чашку. Она внимательно смотрит на меня.
«Солнышко, я не знаю, откуда ты приехал, но тут, в Америке, вторая чашка всегда бесплатно».
«Боже, благослови Америку, – тихо говорю я, делаю глоток горячего кофе, ощущая иммигрантскую благодарность, и чувствую, что могу написать тысячу песен. – Это обалденный город».
В понедельник у нас концерт на севере штата в городке Покипси. Выступление проходит в красивом здании старого театра, в котором ставили водевили. Мы выходим на сцену и видим, что в зале всего шесть человек. Зрители смущены своим количеством не меньше нас самих и сидят по отдельности в разных углах большого зала. У меня нет никакого желания изображать, что мы – известная и популярная группа, поэтому я предлагаю зрителям пересесть в первый ряд. Они послушно подходят и садятся прямо перед сценой. Я спрашиваю, как их имена, представляю друг другу, после чего представляю членов нашей группы. Наладив контакт с аудиторией, мы играем так, будто завтра никогда не наступит. Абсурдность ситуации дает нам второе дыхание, и мы исполняем много песен на бис. После концерта мы приглашаем всех зрителей за сцену. Как выясняется, трое из ребят являются диджеями, и на следующий день на местной радиостанции впервые ставят песню Roxanne.
На протяжении последующих месяцев мы играем во всех захудалых барах, расположенных между Майами и Монреалем, а также на Западном побережье от Ванкувера до Сан-Диего. Мы одинаково выкладываемся как для публики из шести, так и из шестисот человек. Бессонными ночами мы проезжаем на машине тысячи километров, сами загружаем и разгружаем звуковое оборудование. Мы метим свою территорию выступление за выступлением, город за городом, и хотя многие промоутеры и владельцы клубов потеряют на нашем концерте вложенные деньги, все они как один будут приглашать нас вернуться и впоследствии будут вознаграждены за свое терпение.
Наследием любой музыкальной группы являются ее песни. Реноме нашей группы было простым: эти парни готовы играть везде, проехать для концерта любые расстояния, спать везде, где есть кровать, и они никогда не жалуются. Мы были бедными родственниками, которые превратились в настоящих бойцов, которых уже было невозможно остановить.
Спустя несколько лет The Police не без помощи Майлза станет одной из самых известных групп в мире. Песни, написанные мной в полной неизвестности в нашей подвальной квартире, стали одними из самых известных в том десятилетии, а наши альбомы стали платиновыми во всех странах мира. Успех группы был подтвержден бесконечными концертными турне со всеми вытекающими прелестями этого странствующего цирка. Группа распалась на пике успеха, когда, казалось, она перешла в разряд неприкасаемых, и распад The Police удивил всех, за исключением меня. Я четко видел свое будущее вне группы, потому что мне хотелось больше свободы. У меня не могло быть партнеров по группе лучше, чем Энди и Стюарт, но я хотел делать музыку, не ограниченную форматом трио, в котором мне приходилось сознательно одергивать себя как автора текстов для поддержания видимости демократии внутри нашего коллектива. Один из музыкальных критиков писал, что мы могли бы продержаться вместе гораздо дольше, если бы я был чуть меньше нужен двоим моим коллегам-музыкантам, а они мне – немного больше. И хотя это огромное упрощение, я признаю, что в этом была доля правды. Я снова искал спасения, и перед лицом всей общепринятой логики или даже здравого смысла я бы последовал своим инстинктам в еще одну неизведанную главу своей жизни.
Распад группы оказался не единственной потерей, которую я пережил в те сумасшедшие годы. Конец The Police совпал с окончанием брака с Фрэнсис и разводом моих родителей.
