Стихотворения - [5]

«С этой минуты другая жизнь начинается для меня, милый друг, сестра, ангел, счастье прямое. Я не знаю, как описать то чувство, которое заполнило мою душу, когда мне представилась эта мысль так же ясно, как будто собственное мое счастье. Вспомнилось, что та минута, в которую я решительно от тебя отказываюсь, есть минута счастия, что-то неизъяснимо возвышенное! И я готов просить у тебя как милости, чтобы ты со мною согласилась, чтобы ты меня подкрепила своим примером!..Не знаю, как пришло это божественное чувство в мою душу, но по сию минуту оно в ней твердо. Сохранив его, я в вашей семье займу настоящее место. Неужели маменька не даст мне всех прав своего брата… Неужели маменька в состоянии мне не поверить? Пускай она назовет меня искренно братом, тогда я ей верный товарищ и верный утешитель в тяжелые минуты. Но пусть же она будет и моим утешителем; пусть даст мне полное участие в судьбе моей Маши»[8].

Не доверяя Жуковскому и дочери, Е. А. Протасова не разрешила им встречаться: они общались посредством писем, которыми обменивались даже живя под одной крышей. Но жертва оказалась напрасной: Жуковский не смог победить подозрительность, окружавшую его в семье. Вот что поэт писал Маше из соседней комнаты, перед тем как уехать из Дерпта:

«Милый друг Маша, надобно сказать тебе что-нибудь в последний раз… Я никогда не забуду, что всем тем счастием, какое имею в жизни, обязан тебе, что ты давала лучшие намерения, что все лучшее во мне было соединено с привязанностью к тебе, что наконец тебе же я был обязан самым прекрасным движением сердца… Все в жизни к прекрасному средство! Я прошу от тебя только одного: не позволяй тобою жертвовать, а заботься о своем счастии. Этим не обмани меня… Помни же своего брата, своего истинного друга; но помни так, как он того требует, то есть знай, что он, во все минуты жизни, если не живет, то по крайней мере желает жить так, как велит ему привязанность к тебе — теперь вечная и более, нежели когда-нибудь, чистая и сильная!

…Я бы желал, чтобы ты написала мне поболее. Я от тебя жду всего. У меня совершенно ничего не осталось. Ради Бога, открой мне глаза. Мне кажется, что я все потеряю!»[9]

Поэт не ошибся. Видя безвыходность положения, М. А. Протасова 14 января 1817 года вышла замуж «по рассудку» за дерптского профессора медицины И. Ф. Мойера, человека трезвого ума, волевого и в лучшем смысле слова прекраснодушного, который признавал ее «право» на платоническую любовь к Жуковскому.

Замужество любимой девушки явилось для Жуковского катастрофой, но он нашел в себе силы смириться. Маша привязалась к мужу, но записывает в дневнике, что в минуты тоски ей помогает одно только слово, которое надо произнести вслух — «Жуковский!». Она записывает также слова, мысленно обращенные к мужу: «Я счастлива, видя тебя довольным; позволь же мне быть печальной»[10]. Сестры Протасовы были необыкновенными женщинами и заслуживали лучшей участи. Отсылаем читателя к специально посвященным им книгам[11].

Что касается Марии Андреевны, то она продолжала страстно любить Жуковского во все годы своего брака. Жуковский для ее же блага старался подавить свое чувство; ему было ясно, какой опасной утопией является жизнь «втроем», о которой сначала думал он сам, а Маша мечтала всегда. Оставались воспоминания. «Моя Дуняша, — писала она своей ближайшей подруге А. П. Киреевской-Елагиной, — неужели все прошедшее прошло без остатку? потеряв отечество, надобно было всё потерять?…Весенний воздух часто переносит в Долбино, и становится горько, горько! Избави тебя Господи знать эту несносную болезнь Heimweh. Мишенское, Белёв, Долбино, Муратово, всё старое, все воспоминания, все радости, — всё теснится в сердце и губит ту каплю радостей, которую здесь имею» [12].

Жуковский не часто писал и приезжал еще реже. Это был единственный выход. Мария Андреевна писала ему часто. Приводим несколько выдержек из ее писем — которые она умела писать великолепно и в веселости и в печали[13].

«Завтра троицын день; время славное, всё прошедшее теснится на душу, и я благодарю Бога за него. Кто лучше моего знал совершенное счастие?…Друг мой, тебе обязана прошедшим и настоящим хорошим, и если заслужу когда-нибудь награду в том мире, то твоя же вина. Ты не можешь вообразить, как ты мне бесценен… Ты ободряешь на хорошее трудное и строго наказываешь за ветрености, неосторожности, нетерпение и прочие гадости. Вот моя исповедь. Дурачок, когда так много воспоминаний общих, то прошедшее — друг вечный. Сих уз не разрушит могила. Прощай до завтра».

«Сегодня необходимее, нежели когда-нибудь, болтать с моим старым, древнейшим другом. Жуковский, мне часто случается такая необходимость пописаться к тебе, что ничто не может ни утешить, ни заменить этого занятия; я пишу к тебе верно два раза в неделю, но в минуту разума деру письма. Я бы желала посылать их тебе, но сперва надобно условиться: дери их ты и не отвечай ни на что. Если в моих эпистолах тебе что не понравится, то не бранись и не задумывайся об этом; думай просто, что это последний отголосок в старину вами избалованного сердца, которое еще все плачет об своих игрушках и которое радо бы было переначать всю длинную жизнь снова, единственно для того, чтоб поиграть так блаженно».