Стихотворения - [11]

Пушкин пользовался поэтической фразеологией Жуковского там, где обращался к намеченному им кругу образов. Известно, что выражение «гений чистой красоты» идет у Пушкина от Жуковского. И дело не в самом выражении, а в том идеале, который был в нем впервые воплощен Жуковским. Здесь между Пушкиным и Жуковским нет пропасти. В. В. Виноградов справедливо пишет: «Пушкин, сливая с образом поэзии образ любимой женщины… и сохраняя большую часть, символов Жуковского, кроме религиозно-мистических, строит из этого материала оригинальное произведение… Но знание и понимание этого другого семантического плана, внешним симптомом которого является стих „Как гений чистой красоты“, помогает глубже уяснить смысл пушкинского стихотворения»[24].

В стихотворении Жуковского «Я Музу юную, бывало…» говорится о жизненном пути, о временной утрате вдохновенья и надежде на дарование его «гением чистой красоты» — воплощением любви и поэзии. Сюжетно, интонационно, ритмически эти стихи предшествуют пушкинскому «Я помню чудное мгновенье…»:

Цветы мечты уединенной

И жизни лучшие цветы, —

Кладу на твой алтарь священный,

О Гений чистой красоты!..

С лирическими темами большой глубины Жуковский связал элегическую тему дружбы, разработав круг образов, имевший значение для Пушкина. Как это было с «гением чистой красоты», он слил в единый психологический комплекс темы творчества, времени, разлуки, верности, жизненных утрат и жизненного опыта. Это — основа «пушкинского» стиля многих стихотворений Жуковского.

И у Жуковского и у Пушкина дружба, духовная близость выражаются в одних и тех же словесных формулах: «тесный круг», «союз» (в «Цвете завета» — «наш союз прекрасный»). Очевидна неслучайность и других совпадений. В посвящении к «Двенадцати спящим девам»: «Не встретят их простертые к ним руки» — в «19 октября», 1825: «Он простирал из-за моря нам руки». У Жуковского в «К Батюшкову»: «О друг! служенье муз // Должно быть их достойно»; у Пушкина: «Служенье муз не терпит суеты, // Прекрасное должно быть величаво».

Но дело даже не в этих параллелях, а в стиле таких, например, стихов из «19 октября» 1825 года:

Знакомое не слышно приближенье,

И милого душа моя не ждет…

…Друзья мои, прекрасен наш союз!

Он как душа неразделим и вечен…

И т. д.

Разительные фразеологические совпадения (из них здесь приведены лишь единичные примеры) свидетельствуют о том, в какой мере Жуковский был предшественником Пушкина в обогащении выразительных средств поэтического языка[25].

Пушкин, несомненно, высоко ценил символику в стихах Жуковского, хотя сам шел иными путями. Он был в восторге от стихотворения «Мотылек и цветы» и оценил именно его мистические образы, не приемля морализующий конец: «…что прелестнее строфы Жуковского: Он мнил, что вы с ним однородные и следующей. Конца не люблю»[26]. В цитируемом письме Пушкин просит, кстати, сделать виньетку в издании своих «Стихотворений» (вышло в 1826 г.), ему хочется, чтоб на виньетке была изображена «Психея <душа>, задумавшаяся над цветком». И это, надо думать, навеяно стихотворением Жуковского.

В романтизме Пушкина, который в основном формировался как личностный, «байронический», есть и мотивы, навеянные непосредственно романтизмом Жуковского.

В лирике 1822–1825 годов Пушкин несколько раз обращался к теме бессмертия («Ты, сердцу непонятный мрак…», «Надеждой сладостной младенчески дыша…», «Люблю ваш сумрак неизвестный…»). В последнем Пушкин прямо использует созданный Жуковским образ ждущих друзей как «семьи родной».

От тематики и фразеологии Жуковского Пушкин отталкивается в нескольких набросках 1822 года:

Ужели с ризой гробовой

Все чувства брошу я земные

И чужд мне будет мир земной?

У Жуковского в послании 1808 года «К Нине»:

Ужели, о Нина, всем чувствам конец?

Ужели ни тени земного блаженства

С собою в обитель небес не возьмем?..

Ход мысли близок и в последующих стихах: «…самое небо мне будет изгнаньем, // Когда для бессмертья утрачу любовь» (Жуковский); «Во мне бессмертна память милой — // Что без нее душа моя!» (Пушкин). Однако у Пушкина в элегический контекст включен смелый образ мира,

Где чистый пламень пожирает

Несовершенство бытия…

Пушкин, развивая тематику Жуковского, создает и иные и сходные поэтические образы «бессмертия», в которое он, в отличие от Жуковского, не решается верить:

Когда бы верил я, что некогда душа,

От тленья убежав, уносит мысли вечны,

И память, и любовь в пучины бесконечны…

…Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир,

И улетел в страну свободы, наслаждений,

В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений,

Где мысль одна плывет в небесной чистоте.

(«Надеждой сладостной младенчески дыша…»)

Здесь, несомненно, использованы и тематика и фразеология Жуковского. У Пушкина: «Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир»; у Жуковского: «…с каким презреньем // Мы бросим взор на жизнь, на гнусный свет…» («Тургеневу, в ответ на его письмо»). Далее у Жуковского — та же синтаксическая конструкция, но только служащая для характеристики «здешнего» мира:

Где милое один минутный цвет…

…Где мнение над совестью властитель;

Где все, мой друг, иль жертва, иль губитель!..

У Пушкина: «Где смерти нет… где нет… где мысль». «Чистота небес», «небесная чистота» — выражения, много раз фигурировавшие у Жуковского. Но Пушкин написал: «Где мысль одна плывет в небесной чистоте».