Стихотворения - [10]
Политическая консервативность Жуковского — следствие всей его идеологической позиции. Ключ к его мировоззрению — религиозность, отводившая социальным проблемам второстепенное место. «Бог и душа — вот два существа; все прочее — печатное объявление, приклеенное на минуту» (запись в дневнике 1821 г.). Однако есть и другая сторона вопроса. Жуковский высказывал далеко не все, что думал и знал. Дидакт (при всем своем лиризме), педагог, он из «воспитательных» целей выступал преимущественно с положительными социально-политическими суждениями, считая, что публичная критика самодержавия будет его расшатывать. А это пугало его гибельными последствиями. Разумеется, он знал и сомнения, и недовольство, однако недаром говорил еще в 1822 году: «Недовольные правительством желают перемен, как мореход ветра во время тишины; но этот ветер может быть бурей».
Жуковский придавал большое значение общественной нравственности и не отделял ее от нравственности личной. В его статьях и письмах проскальзывает страх перед тем, что впоследствии Достоевский определит знаменитой формулой: «Все дозволено». «Существуй для всех одна общая нравственность, утвержденная на христианстве, тогда и частная не поколеблется»[22].
Декабристские и близкие им круги в первой половине 1820-х годов осуждали Жуковского за его воззрения и за придворную службу. Пристрастие поэта к переложениям и переводам также подвергалось декабристами осуждению из соображений патриотизма. Критиковал Жуковского за это и Пушкин. Однако вопрос о переводах теперь, на дистанции полутора веков, радикально пересмотрен. Европеизм русской культуры предполагал не только выведение на общеевропейскую арену национально-русских проблем, но и включение европейских проблем в орбиту русского сознания. В этот период отнюдь не только Жуковский широко обращался к переводам и переложениям.
Жуковский отнесся довольно равнодушно к разгоревшейся вокруг него борьбе. Литературные страсти, которых он вовсе не чуждался, как мы видели, в свой «арзамасский» период, теперь его не волновали. Он был невозмутим, предпочитал видеть в поэзии средство воспитания высших моральных ценностей, а не орудие политической борьбы.
В переписке Пушкина находим любопытнейшие страницы полемики с декабристами (Рылеевым, Бестужевым, Кюхельбекером) о Жуковском. В отличие от декабристов, влияние Жуковского на современную литературу, на «дух нашей словесности» Пушкин считал глубоко благотворным. В творчестве Пушкина есть несколько дружеских пародий на Жуковского (четвертая песнь «Руслана и Людмилы», стихотворение «Послушай, дедушка, мне каждый раз…»). Но пародии, дискредитирующие Жуковского-поэта, всегда вызывали у Пушкина негодование, всегда расценивались им как признак дурных или архаических вкусов. Отношение его к Жуковскому было неизменным. Недаром Жуковскому хотел он посвятить «Бориса Годунова»; смерть Карамзина и просьба его дочерей изменили решение, и Пушкин посвятил трагедию памяти Карамзина.
Пушкинское понимание поэзии, в отличие от Жуковского, заключало в себе свойственную Пушкину общественную активность. Но не только. У него в этот образ включены и другие черты:
(«Осень»)
Эти стихи и далеки от Жуковского, и во многом и важном ему обязаны (подробнее об этом будет сказано ниже). Жуковским была подготовлена исходная предпосылка: вдохновенье как душевное состояние, как высокая духовная потребность и наслаждение. «Сладкая тишина» — образ, созданный Жуковским[23].
Как важнейшую «словесную тему» Жуковский ввел в поэзию «вдохновенье». Общеизвестно, как любил Пушкин это слово, у Жуковского получившее свой новый психологический смысл:
(Вступление к балладе «Двенадцать спящих дев»)
Эти стихи звучат совершенно по-пушкински. К ним есть в творчестве Пушкина и прямая параллель: «Приди; огнем волшебного рассказа // Сердечные преданья оживи…» («19 октября», 1825).
Существенным для Пушкина было то, что творчество и вдохновенье Жуковский связывал воедино с другими сторонами душевной жизни, с другими лирическими темами (любовь, дружба, воспоминание и т. д.). Примером «пушкинского» стиля у Жуковского могут служить строки из стихотворения «В. А. Перовскому», напоминающие лирические отступления «Евгения Онегина»:
Здесь близкий Пушкину принцип единства душевного мира, взаимной связи и обусловленности творчества, жизни, любви. В 6-й главе романа Пушкин повторит словесный образ Жуковского: «Дай оглянусь…»
Лирический сюжет приведенных стихов близок к «Я помню чудное мгновенье…»; пробуждается (возобновляется) жизнь души: мертвое становится живым («воскресает… жизнь»); воскресает поэтическое отношение к миру («вдохновение»). Отмечу и совпадение стихов: «Любовь мелькнула предо мною» — «Передо мной явилась ты»; «возобновленною душою» — «Душе настало пробужденье»; «И мертвое мне стало живо, и снова…» — «И для меня воскресли вновь… и жизнь».
