Стихотворения - [4]

Полыхали ледниковые луга.

И, стеклянные взрывая валуны,

Топотали допотопные слоны.

Но, неслыханные пастбища суля,

Им индийская мерещилась земля.

И, размахивая хоботом своим,

Уходил за пилигримом пилигрим.

А изнеженный потомок беглецов

Снежной вьюги слышит снова страстный зов,

Слышит снова - и уходит сгоряча

От москитов, от работы, от бича

В ту страну, где заживают волдыри,

Про которую поют поводыри,

Растянувшись между делом, в полусне,

На крутой и поместительной спине…

Что он видит? - Не осталось и следа

От зеленого арктического льда;

Где когда-то ни пробраться, ни присесть,

Есть равнины, есть леса и травы есть;

На излучинах Ганго-подобных рек

Ловит рыбу господин и человек,

И дрожат- гудят мосты, дугой взлетев,

Как запястья на руках у черных дев,

И заводы с огневицами печей -

Как вулканы из тропических ночей…

Пусть густеет индевеющая мгла

Под ногами у индийского посла,

Пусть от страха приседают мужики

И набрасывают путы на клыки -

Он проследует, - как вождь, неколебим -

В свой слоновий, в свой родной Ерусалим.

1928

ОСТОРОЖНОСТЬ

Я весь, от шеи до колен,

Обтянут белой парусиной.

Так облекают нежный член

Предохранительной резиной.

Я лезу к солнцу напролом,

Хоть лезть в рубашке - не геройство,

И смело пользуюсь теплом

Почти тропического свойства.

Я - обожженным не чета,

Блудливым женам я не пара,

И вот вся юность прожита

Без триппера и без загара.

Но хоть известно, что любовь

Презервативная бесплодна,

Что солнце не проникнет в кровь,

Когда помехою - полотна,

Зато их ласки нам даны

Не через язвы или раны,

А через постные штаны

И богомольные сутаны!

Коктебель, 3 декабря 1929

ОБ ИСКУССТВЕ

Звенит, как стрела катапульты, ра-

зящее творчество скульптора.

Как доблести древнего Рима, сла-

гаются линии вымысла.

Вот в камне по мартовским Идам ка-

рателей чествует выдумка.

Одетые в медь и железо ря-

бые наемники Цезаря

К потомкам на строгий экзамен те-

кли в барельефном орнаменте.

Поэты тогда безупречно сти-

хами стреляли по вечности,

Но с ужасом слушали сами тра-

гический голос гекзаметра.

Шли годы. Шли шведы. У Нарвы ры-

чали российские варвары,

И тут же, с немецкой таможни, ци-

рюльничьи ехали ножницы,

Чтоб резать, под ропот и споры, ду-

рацкую сивую бороду.

Уселось на Чуди и Мере ка-

бацкое царство венерика,

И подвиг его возносила ба-

янно- шляхетная силлаба.

Он деспот сегодня, а завтра ми-

раж, обусловленный лаврами.

Из камня, из Мери, из Чуди ще-

кастое вырастет чудище;

Прославят словесные складни ко-

ня, и тунику, и всадника;

Не скинет, не переупрямит, ник-

то не забьет этот памятник.

Вот снова родильные корчи с тво-

им животом, стихотворчество! -

Как быть! - в амфибрахии лягте, ли-

рически квакая, тактили!

О как я завидую ультра-ре-

альным возможностям скульптора!

Он лучше, чем Пушкин в тетради, Не-

ву подчинил бы громадине,

Отлитой на базе контакта ра-

бочего с кузовом трактора.

Она бы едва не погибла, на

каменном цоколе вздыблена…

Но пышет бензином утроба, да-

ны ей два задние обода,

Чтоб вытоптать змиевы бредни и

вздернуть ободья передние.

Десницу, как Цезарь у Тибра, си-

лач над машиною выбросил,

А рядом, на бешеном звере, ца-

ревым зеницам не верится:

"Смердяк- де, холоп-де, мужик-де, -и

тоже, видать, из Голландии!

Поехать по белу бы свету, ку-

пить бы диковину этаку…

Мы здорово мир попахали б ис-

чадьем твоим, Апокалипсис!"

Январь 1932

ИГРА

В пуху и пере, как птенцы-гамаюныши,

Сверкают убранством нескромные юноши.

Четыре валета - и с ними четыре нам

Грозят короля, соответствуя сиринам.

Их манят к себе разномастные дамочки,

Копая на щечках лукавые ямочки.

Их тоже четыре - квадрига бесстыжая -

Брюнетка, шатенка, блондинка и рыжая.

О зеркало карты! Мне тайна видна твоя:

Вот корпус фигуры, расколотой надвое,

Вот нежный живот, самому себе вторящий,

Вот покерной знати козырное сборище.

Вот пики, и трефы, и черви, и бубны и

Трубные звуки и столики клубные,

И вот по дворам, над помойными ямами,

Играют мальчишки бросками упрямыми,

И ямочки щек и грудные прогалины

На дамах семейных по-хамски засалены.

Картежник играет - не все ли равно ему? -

Ведь каждый художник рисует по-своему;

Порой короля он, шаблоны варьируя,

Заменит полковником, пьяным задирою,

"Да будут, - он скажет, - четыре любовницы

Не знатные дамы, а просто полковницы.

Да служат им, - скажет, - четыре солдатика!

Да здравствует новая наша тематика!"

Усатый полковник сменяется дворником,

Полковница - нянькой, солдат - беспризорником,

Кривые столы в зеркалах отражаются,

Свеча оплывает. Игра продолжается.

1932

УТЮГ

Он ходит, как рыцарь в чугунной броне,

Он ходит с опущенным черным забралом,

Как танк, угрожающий вражьей стране,

Как панцирный крейсар, привычный к авралам.

Ему набивают пылающий зев

На вид несъедобной обугленной пищей,

И стынущий пепел свершает посев

Сквозь прутья решетки на душное днище.

И узкие с каждой его стороны

Горят полукружьями парные щели,

Как две раздраконенных юных луны,

Прорезавших муть сумасшедшей пастели.

Он - грузный, трехуглый, трехгранный утюг,

И дно его площе речного парома.

Он тычется в север, он тычется в юг,

В экватор и в полюс, и в пояс разлома.

Он женскую руку, как знамя, несет,

Роскошную руку над пышным раструбом,

Блюдя подытоженный прачечный счет

В маневренном рейсе по чулам и юбам.