Стихотворения - [3]

1924

СТИЛЬ "A LA BRASSE"

Не опасна мне жадная заводь,

Не обидна свобода светил:

Липкий гад научил меня плавать,

Плавный коршун летать научил!

Нет, недаром лягушечью силу

И расчетливость хилой змеи

Унесли в торфяную могилу

Заповедные предки мои…

У запруды, в канун полнолунья

Я шагнул и квакунью спугнул

И к бугру, где нырнула плавунья,

Удивленную шею пригнул.

Я учился: я видел: рябая

Округлилась вода чертежом,

И, как циркуль, к луне выгребая,

Мудрый гад мой поплыл нагишом.

Ах! Заманчиво влажное ложе,

И конечности дрожью полны,

Будто я земноводное тоже,

Тоже блудный потомок волны.

Над перилами женской купальни

Я размашистой думой нырял

В ту пучину, где пращур мой дальний

Облегченные жабры ронял;

Я развел твои руки, подруга,

Окунул и скомандовал "раз!"

Ты на "два!" подтянулась упруго,

А на "три!" поплыла "a la brasse".

Дорогая! Поздравим природу:

Стала мифом родная среда,

Ты лягушкой покинула воду

И Венерой вернулась туда!

1928

КАМЕНЬ КААБЫ

В списке всесветных святынь

Спорит с предметом предмет -

Мавры порочат латынь,

Риму грозит Магомет.

Полный тропических жал,

Мастер заразу рожать,

Камень Каабы лежал

И продолжает лежать…

Сотни и тысячи губ, холя холеры змею,

Слюнили аспидный куб,

Смерть целовали свою.

Гурий в раю разбуди,

Горний Господень хорал, -

В долгом священном пути

Смуглый мулла умирал.

Умер, но Мекки достиг,

Лег, отпустив караван,

Стынет в устах его стих

Книги, чье имя - Коран.

Белая сказка пустынь,

Тысяча первая ночь…

Господи, камень содвинь

И помоги превозмочь!

1926

ПАПИРОСА

Голубая душа папиросы

Исчезает под пеплом седым, -

Обескровленный ангельский дым

Разрешает земные вопросы…

Он рядился в табачную плоть

И прозрачную кожу бумаги,

как рядится в мирские сермяги

Потайной домотканый господь.

Но, пылающе-рыжеволосый,

Жаром спички приник серафим -

И прощается с телом свои

Голубая душа папиросы.

1926

ПОЦЕЛУИ

I. В шею

В это утро певучего льда

Нам не видны в умершем прибое

Ни гребные суда,

Ни текучая Троя.

Но жемчужная шея твоя

Мне сказала, что мрамор Елены -

Это только струя

Нерастаявшей пены…

1921

II. В губы

От угла до другого угла

Затекала улыбкою губка

И, голубка, текла,

Как ладья-душегубка.

А влюбленный ее целовал

И дышал над улыбкою кроткой,

Как безжалостный шквал

Над беспомощной лодкой.

1925

МОСКВА

И город - хам, и хамом обитаем.

Что изменилось со смешной поры,

Когда нас царским потчевали чаем

Столицы постоялые дворы?

Февраль 1925

МОРЕ

Хлопочет море у зеленых скал,

Теснит, как грудь, упругую плотину,

Как прядь волос, расчесывает тину

И бьет слюной в береговой оскал,

Как ни один мужчина не ласкал,

Ласкает сушу - томную ундину,

Крутясь, откидывается на спину

И пенит валом свадебный бокал.

За то, что рушит алчущую тушу

На мокрую от поцелуев сушу -

В нем ищут девки из рыбачьих сел -

Покуда бьет по гравию копытом

И ждет их недогадливый осел -

Последних ласк своим сердцам разбитым.

3 марта 1926

НЕВА

Медлительно и вдохновенно

Пульсируя в коже торцовой,

Нева, как священная вена,

Наполнена кровью свинцовой.

Невзрачные в теле линялом,

Невинные синие жилы

По каменным Невским каналам

Разносят сердечные силы.

Но город, привычный к морозам,

Простудных не ведая зудов,

Страдает жестоким неврозом

И острым склерозом сосудов;

По городу каждую осень

Грядет от застав и рогаток,

Швыряет несчастного оземь,

Хватает за горло припадок;

Хрипят от закупорки вены,

И жалобно хлопает клапан,

Гневясь на устой сокровенный,

Где уровень в камень вцарапан.

И, стиснута пробкой заречной,

Как рельсы на дебаркадере,

Венозная бьется со встречной,

С пылающей кровью артерий.

Лейб- медик, гидрограф смятенный,

Термометры с долями метра

Спускает под мокрые стены

И цифрами щелкает щедро.

И каждая новая мерка,

В жару залитая Невою,

С беспомощного кронверка

Срывается четкой пальбою.

"Увы, опускаются руки, -

Лейб- медик смущенно лепечет, -

Вся сила врачебной науки

В гаданья на чет и на нечет…

Я мог вам помочь предсказаньем,

Но где я достану хирурга,

Чтоб вылечить кровопусканьем

Тяжелый недуг Петербурга?"

9 ноября 1926

ДИВАН

Как большие очковые змеи,

Мы сидим на диване упругом

И, от сдержанной страсти чумея,

Зачарованы друг перед другом.

Золотые пружины в диване,

Как зажатые в кольца питоны,

Предаются волшебной нирване,

Издают заглушенные стоны.

Шум окружностей, ужас мышиный,

Дрожь минут в циферблатной спирали

И потайно-тугие пружины

На расстроенных струнах рояли…

Но наступит и лопнет мгновенье,

Как терпенье в усталом факире,

Разовьются чешуями звенья,

И попадают кобрами гири.

Остановится маятник рваный,

В позабытое прошлое спятя,

Нас ударит питон поддиванный

И подбросит друг другу в объятья -

И в часах, и в рояли, и в шали,

Среди струн, среди рук перевитых,

Я послушаю песню о жале

Поцелуев твоих ядовитых.

10 декабря 1926

ЗАПОЙ

Три утра, три вечера кряду

В окурках, в грязи и в золе

Бутылка зеленого яду

Сменялась на влажном столе.

Набившись на потные скамьи,

Где крысья шуршала тропа,

Потрескивала под ногами

Ореховая скорлупа.

На блюдечке плавали мухи,

Хозяин валялся в пуху,

С подушки щенок вислоухий

Зажулил вторую блоху.

Хозяйку щипал запевала,

За поясом дергал кайму,

Струна ли его целовала -

Но музыка снилась ему.

И, к нежно-икотной беседе

Прислушиваясь, меж собой

Медово сосали соседи

Пудовое слово "запой".

12 мая 1927

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Колебались голубые облака,