Стихотворения - [2]

Пролиться карой наконец.

И пред небесным водоемом

При свете ангельской свечи

Совал в замок, ругаясь громом,

Плотины ржавые ключи.

Июнь 1921 - декабрь 1925

МОСКВА

Столица- идолопоклонница,

Кликуша и ворожея, -

Моя мечта, моя бессонница

И первая любовь моя!

Почти с другого полушария

Мне подмигнули, егоза,

Твои ворованные, карие

Замоскворецкие глаза -

И о тебе, о деревенщине,

На девятнадцатом году

Я размечтался, как о женщине,

Считая деньги на ходу;

А на двадцатом, нерастраченный,

Влюбленный по уши жених,

Я обручился с азиатчиной

Проездов кольчатых твоих,

Где дремлет, ничего не делая,

Трамваями обойдена,

Великолепная, замшелая,

Китайгородская стена,

И с каждым годом все блаженнее,

Все сказочнее с каждым днем

Девическое средостение

Между Лубянкой и Кремлем…

Я знал: пройдет очарование,

И свадебный прогоркнет мед -

Любовь, готовая заранее,

Меня по- новому займет,

И я забуду злое марево,

Столицы сонной житие

Для ярких губ, для взора карего

Живой наместницы ее.

1928

ДВА ВАЛА

Упорная всходит луна,

Свершая обряд молчаливый,

Подъемля и руша приливы,

Над морем проходит она.

Давно ли ты стала такой,

Пророчица глухонемая?

Давно ли молчишь, отнимая

У моря и сердца покой?

Две силы над нею бегут,

Подобные вздыбленным гривам:

Одну называют приливом,

Другую никак не зовут.

В то время, как первая бьет

О скалы, не в силах залить их,

Вторая, в мечтах и наитьях,

Бессонное сердце скребет.

Навеки плененный луной,

Бескрылый, в усердии пьяном,

За нею по всем океанам

Волочится вал водяной.

Но там, где кончается он,

Споткнувшись о гравий прибрежный,

Другой нарастает прилежно

И плещет в квадраты окон;

И, в нем захлебнувшись на миг,

Под знаком планеты двурогой,

Томятся бессонной тревогой

И зверь, и дитя, и старик…

Два вала вздымает луна,

И оба по- разному явны,

Но правит обоими равно,

Естественно правит она.

1929

ГРИФ

За надрывным Карадагом

Гриф распластан рыжеперый,

Смертью праведной и спорой

Угрожающий бродягам.

А бродить не всякий может

По разъятому вулкану,

И, когда я в пропасть кану,

Рыжий гриф мой труп изгложет…

Это было: рвань сандалий,

Сгустки крови на ладонях,

Отклик стона в гулких доньях

Лавой ущемленных далей,

Рожь изъеденных тропинок,

Скрежет зыблемых карнизов,

А вверху - крылатый вызов

На неравный поединок.

Эту битву всякий знает,

Все над пропастью мы виснем,

Некий гриф беспутным жизням

О судьбе напоминает.

Сквозь года, сквозь тучи зрячий,

Смотрит хищник терпеливый

На приливы и отливы

Человеческой удачи.

Он с паденьем не торопит,

Он спокоен, потому что

Виноградный сок Алушты

Будет неизбежно допит,

Потому что мы летаем

Только раз и только книзу

И беспамятному бризу

Клок одежды завещаем.

1929

УТЕШИТЕЛЬНОЕ ПИСЬМО

А писем нет… И Вам неведом

Владеющий почтамтом рок.

За завтраком и за обедом

Вы ждете запоздалых строк…

О как медлительно, как туго

Ворочаются пальцы друга.

Не снисходящего к письму,

Глухого к счастью своему!

Но, слогом не пленяя новым,

Склоняя Вас к иным словам,

С приветом, незнакомым Вам,

Нежданное я шлю письмо Вам,

И сердца неуемный бой

Глушу онегинской строфой.

Строфа бессмертного романа,

Недюжинных поэтов гуж,

Она пригодна для обмана

Обманом уязвленных душ.

В какой же стиль ее оправить?

Каким эпиграфом возглавить?

Врагу волшебниц и мадонн

Какой приличествует тон? -

Я перелистывал письмовник,

Незаменимый для портних, -

Но я не пакостный жених,

И не кузен, и не любовник…

Забыта вежливая "ять",

И я не знаю, как начать.

Ну, как живете? Что видали?

В каком вращаетесь кругу?

Какие блещут этуали

На Коктебельском берегу?

А, впрочем, праздные вопросы

Стряхнем, как пепел с папиросы,

И пусть курится до зари

Наркотик легкий causerie.

Есть в Коктебеле полу-терем,

Полу- чердак, полу-чертог.

Живет в нем женщина-цветок,

Хранимая покорным зверем.

Кто эти двое? - Вы да я

(Признаюсь, правды не тая).

На севере, в потоке будней,

Все так меняется, спеша,

Но в зыбке гор, в медузьем студне

Незыблема моя душа.

Завороженная собою,

Она покорствует покою,

И только раз за пять недель

Сменил мне душу Коктебель.

Его характер изначальный

Бессменно властвовал во мне,

Затем что сменность глубине

Обратно- пропорциональна

(Чем буря более сильна,

Тем долее ее волна).

Он мэтром, genius'ом loci,

Явил свой мужественный лик,

И я тонул в глухом колодце

Проповедей его и книг,

И, на суровом Карадаге

Учась возвышенной отваге,

Сменил на холостую стать

Любовь к "жене" и веру в мать.

Я был - как вахтенный в походе,

Как праведник, как слон-самец,

В плену забывший, наконец,

Подруг, живущих на свободе,

И долго радовался там

Мужского ветра голосам.

Но дни бесстрастья пробежали,

И, каменный еще вчера,

Мир Коктебеля в мягкой шали

Не брат мне больше, а сестра;

Мне звезды - женскими глазами,

Мне волны - женскими губами,

Мне суша - вышитым платком, -

И эта женственность - кругом.

Шарманщик переводит валик

(За маршем воли - нежный бред),

И, свет преображая в свет,

В глазу меняется хрусталик,

А сердце шепчет: - Брось перо

И чувствуй - просто и остро!

1929

ИСТОРИЯ ЖИЗНИ

Розой отрочества туманного,

В ожиданьи усекновения,

Голова моя Иоаннова

Вознеслась над садом забвения.

Но как буря страсть Саломеина,

Небо юности хлещут вороны,

Роза сорвана и развеяна

И несется в разные стороны.

А ложится жатвою Ирода,

После боя черными хлопьями,

Где долина старости вырыта

И покрыта ржавыми копьями…