Стихотворения - [24]

Шрифт
Интервал

И воздух отравили трупным смрадом
Ветра, прокочевавшие над ней.
Она гниет, но море силы копит,
Но море ждет, и — только час пробьет —
Слезами Ниобея мир затопит,
В пучине грозной мести погребет.
1914

47. «Всю ночь он брел по улицам пустым…» Перевод И. Дадашидзе

Всю ночь он брел по улицам пустым.
И в сумраке,
Меж небом и землею,
Качался дождь, стуча по мостовым,
И ветер пел и плакал над Курою.
И город спал.
В его невнятном сне
Всё тот же дождь ворочался устало…
Кончалась ночь,
И в смутной вышине
Медлительно и нехотя светало.
Уже рассвет означен был вдали
И у мостов просвечивали ребра…
И узкие пролетки мимо шли,
Как будто образ наплывал на образ.
Он огляделся:
Нет конца пути…
И в небе нет ни знаменья, ни бога…
Всё спуталось.
И некуда идти,
Чтоб жизнь, как ношу, сбросить у порога.
1914

48. Который час? Перевод Г. Маргвелашвили

Я знаю — за полночь теперь,
Тоска грызет, ожесточась,
Всю ночь беда стучится в дверь —
Который час? Который час?
А за окном — всё та же ночь,
За осенью вдогонку мчась,
Себя не в силах превозмочь —
Который час? Который час?
Быть может, три? Всего лишь три?
Три с четвертью? И впредь не тщась…
Тринадцатый гудок гудит
С вокзала… Но — который час?
Мглу коридоров дымы дум
Избороздили, иссечась,
И телефоны — наобум —
Который час? Который час?
О, господи! Стучится дождь,
Смолой кровавою сочась…
И ночь наращивает мощь —
Который час? Который час?
Был Шарль Бодлер: «Вина и грез
Сладчайший час, горчайший час!»
Так отвечал он на вопрос —
Который час?
1914

49. Персиковое дерево. Перевод Б. Ахмадулиной

Опять смеркается, и надо,
Пока не смерклось и светло,
Следить за увяданьем сада
Сквозь запотевшее стекло.
Давно ли, приминая гравий,
Я здесь бродил, и на виду,
Словно букет меж чистых граней,
Стояло дерево в цвету.
Как иноземная царевна,
Казало странные черты,
И пахли горько и целебно
Им оброненные цветы.
Его плодов румяный сахар
Я собирал между ветвей.
Оно смеялось — добрый знахарь
Той детской радости моей.
И всё затем, чтоб днем печальным
Смотреть немея, не дыша,
Как в легком выдохе прощальном
Возносится его душа.
И — всё охвачено верченьем,
Круженьем, и в глазах темно.
Как будто в небе предвечернем,
В саду моем красным-красно.
Сиротства огненный оттенок
Ложится на лицо и грудь,
Обозначается на стенах
В кирпич окрашенная грусть.
Я сам, как дерево седое,
Внутри оранжевой каймы
Над пламенем и над водою
Стою в предчувствии зимы.
1915

50. Тополи в снегу. Перевод В. Леоновича

Алмазный невесомый свет —
Глубокой синевы мерцанье,
Торжественное созерцанье:
Ни слова, ни дыханья нет.
Наполнены голубизной
Воздушные литые чаши —
Оледенелое зедаше,
Где вспыхивает синий зной.
В алмазы убрана земля
И холодеет, как невеста.
Заковано мгновенье жеста:
К луне воздеты тополя.
Плывет гора, как белый конь,
Толпятся строго кипарисы —
До пят серебряные ризы…
Неуловимого не тронь.
Цветет, как лилия, луна
На звездной глубине и черной,
Но красоте неизреченной
Душа моя обречена.
1915

51. Осины. Перевод О. Ивинской

Когда лесную парусину
Раздует ветер в паруса,
Всегда я слушаю: осины
Мне шелестят про чудеса…
И сказки стародавней дали
Меня влекут назад, назад,
Пьяня, как старый цинандали
И центифолий аромат.
Все эти песни перепеты
Давным-давно… Но где и кем?
Колеблется скрещенье веток
На мимолетном ветерке.
Самой судьбы клонится парус
От тяжести ветров и бед.
Но где тебя настигнет старость?
С кем свяжет тягостный обет?
И быль — быльем? И всё сначала?
И эти листья — тлен и дым?..
Но нас ведь время обвенчало —
Принцессу с пажем молодым.
1915

52. Тень поэта. Перевод К. Арсеневой

Памяти Акакия Церетели

Горы скованы тишиною,
Но забрезжил внезапный свет.
Чья-то тень бредет под луною —
Пробудился от сна поэт.
Седина серебром сверкает
Над прекрасным его лицом;
Словно молний огонь мелькает,
Заплетясь вкруг него венцом.
Тучки тянутся цепью сонной
Под круженье светил ночных.
Отзвук поступи утомленной
Долетает в тиши до них.
Горы слышат, как мерным шагом
Нарушается тишина.
Частым шелестом над оврагом
Вздрогнул лес, пробудясь от сна.
Смолкли волны, взметнулось пламя,
Стало тысячью искр цвести.
Или то огневое знамя
Светит призраку на пути?
Стражем, вечной завесой скрытым,
Он — над нами; он — стережет.
Перед образом позабытым
Золотую свечу зажжет.
Не покинет, и отзовется,
И, любовью своей влеком,
Сновидением к нам ворвется,
Мысли радостной ветерком.
Станет думою вдохновенной
Пыл будить в нас, чтоб не угас.
Будь же трижды благословенна,
Тень, встающая в тихий час.
1915

53. Мери. Перевод Б. Ахмадулиной

Венчалась Мери в ночь дождей.
И в ночь дождей я проклял Мери.
Не мог я отворить дверей,
Восставших между мной и ей,
И я поцеловал те двери.
Я знал — там упадают ниц,
Колечком палец награждают.
Послушай! Так кольцуют птиц!
Рабынь так рабством утруждают!
Но я забыл твое лицо!
Твой профиль нежный,
                                 твой дикарский,
Должно быть, темен, как крыльцо
Ненастною порой декабрьской?
И ты, должно быть, на виду
Толпы заботливой и праздной
Проносишь белую фату,
Как будто траур безобразный?
Не хорони меня! Я жив!
Я счастлив! Я любим судьбою!
Как запах приторен, как лжив
Всех роз твоих… Но бог с тобою.
Не ведал, я, что говорю,—
Уже рукою обрученной
И головою обреченной
Она склонилась к алтарю.
И не было на них суда —
На две руки, летящих мимо…

Еще от автора Галактион Табидзе
Могильщик

Галактион Табидзе (1892–1959). Могильщик. Перевод с грузинского Юрия Юрченко, вступление и послесловие Зазы АбзианидзеПубликация, приуроченная к 100-летию создания, возможно, самого знаменитого грузинского стихотворения и к 120-летию поэта.


Рекомендуем почитать
Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.


Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)