Стихотворения - [13]

И снесёт с Соборной площади мой собор.

А когда я устану,

Но встанет собор, как был —

Я возьму билет обратно в один конец:

В переулки, в тёплый вечер, в память и пыль!

И моя цыганка мне продаст леденец.

1982 Киев

«Не лгут зеркала...»

Не лгут зеркала,

Да пока им и незачем врать.

И самый внимательный глаз не заметит старенья.

Ну что же — печаль...

Но какая осанка и стать!

Ну что ж — одиночество...

Да, но ещё не смиренье!

Мудрее замужних —

В дождях и бездонном труде,

В речах и одежде —

Изящней бессмысленно-юных,

Но так бесконечно добры в настоящей беде,

Но так напряжённо — до боли —

натянуты струны

Светлейшей души —

Ну, возможно ли не полюбить!

Вам, ясновельможная, сердце моё — без остатка!

Смущённая нежность,

Последней гордыни остатки,

И страх вечерами: а ну как решит, что не быть?

1982 Киев

«А вот и я: над газовой плитой...»

А вот и я: над газовой плитой,

В безукоризненном двадцатом веке

Вся, до оборочки! Подделки никакой.

Четвёртый час. Отяжелели веки,

Но теплится беседа, как свеча,

И не успеет догореть — как утро!

Мне возражают. Ласково и мудро.

А я упрямствую. Движением плеча,

И шёпотом, и вот почти слезами —

Упрямствую!

Мне так немного лет,

Что я сужу, не пользуясь весами,

Но зная окончательный ответ.

И где уж мне за кофе уследить!

Вот он сбегает на плиту победно,

Безумствует, и пляшет, и чадит,

И дышит пеной из кастрюльки медной.

А я кидаюсь, обрывая спор,

Спасать! И мы запутались руками...

Кофейный бунт подавлен.

Тихнет пламя.

И я опять несу упрямый вздор.

Мне возражают, ласково... Нет силы!

Я вверх гляжу, дыханье задержав.

А впрочем, я давно уже забыла

И сущность спора,

И того, кто прав.

1982 Киев

«А тебе показалось, что ночь...»

А тебе показалось, что ночь —

и прожектор в окно!

Ты вскочил, просыпаясь.

Но это был просто рассвет.

До будильника час —

на последние сны, мой родной!

Постарайся уснуть.

А что птицы — ещё не в листве —

В набухающих ветках,

по первому пуху — орут —

Это значит: сегодня взорвутся зелёным леса!

Трудный день впереди.

Отпусти на привычный маршрут —

Паруса и полёт —

Сколько там остаётся минут...

Не достанут,

Никто не достанет твои паруса.

1982 Киев

«Раз пора облака загонять и доить...»

Раз пора облака загонять и доить,

В кабаках откупоривать вина,

Пани — утренний грим на вечерний сменить —

Наступает szara godzina.[2]

Но трёхцветные кошки, как флаги, царят,

Но парят витражи леденцами,

Но неоновых трубок цыганский парад

В ритме пульса мерцает.

О, я вижу тебя — как глаза ни закрой —

Ты стоишь, негасима...

Над отчизной моей —

Первой или второй? —

Наступает szara godzina.

Но пройду я по улицам сквозь патрули,

Ветром Гданьська ночного.

Как израненный пёс,

Сердце молча болит:

Знать бы нужное слово!

Знать бы польское слово — не может не быть —

Что дарует свободу!

На остатке дыханья — все песни забыть —

За высокую оду!

Чтобы всё — в твой костёр,

В твой костёл, в твой прибой

Цвета пепла и мела...

Кровь на стыках, как поезд, грохочет тобой:

Nie zqinela![3]

1982 Киев

Перед этапом

«Из незнакомого окна...»

Из незнакомого окна

Скупой огонь дрожит и льётся

Да отражённая луна

Плывёт, как яблоко в колодце.

И всё.

Ни пса и ни звезды.

Минуты капают, но мимо...

Как сердце, падают плоды,

Но дрожь земли неощутима.

Кем нам назначен этот час —

Души немое предстоянье?

Себе ли ищем оправданья?

Виним ли время, горячась?

Без слов тоскуем ли по дальним?

И ловим зов, хоть не слышны

Ни голоса, ни звук кандальный.

Но посредине тишины

Возможно ль этот зов опальный

За отпущение вины

Принять?

1982 ночью перед арестом, село Лышня

«Молоко на строке не обсохло...»

Молоко на строке не обсохло,

А отчизна уже поняла,

И по нас уже плакали ВОХРы,

И бумаги вшивали в дела.

Мы дышали стихами свободы,

Мы друзьям оставались верны,

Нас крестили холодные воды

Отвергающей Бога страны.

А суды громыхали сроками,

А холопы вершили приказ —

Поскорее прикрыть медяками

Преступление поднятых глаз.

Убиенны ли, проданы ль братьями —

Покидаем свои города —

Кто в безвестность,

а кто в хрестоматию —

Так ли важно, который куда?

Сколько выдержат смертные узы,

На какой перетрутся строке?

Оборванка российская муза,

Не умеет гадать по руке.

Лишь печалится: ай, молодые!

Неужели и этих в расход?

Погрустит и пойдёт по России.

Озари ей дорогу, Господь!

1982 тюрьма КГБ, Киев

«Моя тоска — домашняя зверюшка...»

Моя тоска — домашняя зверюшка.

Она тиха и знает слово «брысь».

Ей мало надо: почесать за ушком,

Скормить конфетку и шепнуть: «Держись».

Она меня за горло не хватает

И никогда не лезет при чужих.

Минутной стрелки песенка простая

Её утешит и заворожит.

Она ко мне залезет на колени,

По-детски ткнётся носом и уснёт.

А на мою тетрадь отбросит тени

Бессмысленный железный переплёт.

И только ночью, словно мышь в соломе,

Она завозится, и в полусне

Тихонько заскулит о тёплом доме,

Который ты ещё построишь мне.

1982 тюрьма КГБ, Киев

«Леденцы, кому леденцы!..»

Леденцы, кому леденцы!

Нету слаще, прозрачней нет!

Налетай скорей, сорванцы:

На лучинках — целый букет!

Жёлтый заяц, красный петух

И четыре лиловых слона.

Забирай себе сразу двух:

Что за радость, если одна?

У моих леденцов секрет:

Ветер, мята и барбарис.

Нету слаще, прохладней нет —

Налетай и смелей берись:

Облизни — во рту холодок,

Откуси — растает как сон,

Глянь насквозь — зелёный ледок,