Стихотворения. Рассказы - [26]

Окутав бедра кисеей,

Ты изогнулась, как лоза.

Мала твоя тугая грудь,

И кожа смуглая гладка,

И влажная нежна ладонь,

И крепкая кругла рука.

И золотые позвонки

Висят на щиколках твоих,

Янтарных, твердых, как кокос,

И сон твой беззаботный тих.

Но черен, черен горизонт!

Зловеще грому вторит гром,

Темнеет лес, и океан

Сверкает острым серебром.

Твои уста — пчелиный мед,

Твой смех счастливый — щебет птиц,

Но, женщина, люби лишь раз,

Не поднимай для всех ресниц!

Ты легче лани на бегу,

Но вот на лань, из тростников,

Метнулся розовый огонь

Двух желтых суженных зрачков:

О женщина! Люби лишь раз!

Твой смех лукав и лгал твой рот —

Клинок мой медный раскален

В моей руке — и метко бьет.

Вот пьяные твои глаза,

Вот побелевшие уста.

Вздувает буря парус мой,

Во мраке вьется блеск холста.

Клинком я голову отсек

В единый взмах от шеи прочь,

Косою к мачте привязал —

И снова в путь, во мрак и ночь.

Раскалывает небо гром —

И озаряет надо мной

По мачте льющуюся кровь

И лик, качаемый волной.

23. I.16

Князь Всеслав

Князь Всеслав в железы был закован,

В яму брошен братскою рукой:

Князю был жестокий уготован

Жребий, по жестокости людской.

Русь, его призвав к великой чести,

В Киев из темницы извела.

Да не в час он сел на княжьем месте:

Лишь копьем дотронулся Стола.

Что ж теперь, дорогами глухими,

Воровскими в Полоцк убежав,

Что теперь, вдали от мира, в схиме,

Вспоминает темный князь Всеслав?

Только звон твой утренний, София,

Только голос Киева! — Долга

Ночь зимою в Полоцке… Другие

Избы в нем, и церкви, и снега…

Далеко до света, — чуть сереют

Мерзлые окошечки… Но вот

Слышит князь: опять зовут и млеют

Звоны как бы ангельских высот!

В Полоцке звонят, а он иное

Слышит в тонкой грезе… Что года

Горестей, изгнанья! Неземное

Сердцем он запомнил навсегда.

24. I.16

Кадильница

В горах Сицилии, в монастыре забытом,

По храму темному, по выщербленным плитам,

В разрушенный алтарь пастух меня привел,

И увидал я там: стоит нагой престол,

А перед ним, в пыли, могильно-золотая,

Давно потухшая, давным-давно пустая,

Лежит кадильница — вся черная внутри

От угля и смолы, пылавших в ней когда-то…

Ты, сердце, полное огня и аромата,

Не забывай о ней. До черноты сгори.

25. I.16

У гробницы Виргилия

Дикий лавр, и плюш, и розы.

Дети, тряпки по дворам

И коричневые козы

В сорных травах по буграм,

Без границы и без края

Моря вольные края…

Верю — знал ты, умирая,

Что твоя душа — моя.

Знал поэт: опять весною

Будет смертному дано

Жить отрадою земною,

А кому — не все ль равно!

Запах лавра, запах пыли,

Теплый ветер… Счастлив я,

Что моя душа, Виргилий,

Не моя и не твоя.

31. I.16

Синие обои полиняли…

Синие обои полиняли,

Образа, дагерротипы сняли —

Только там остался синий цвет,

Где они висели много лет.

Позабыло сердце, позабыло

Многое, что некогда любило!

Только тех, кого уж больше нет,

Сохранился незабвенный след.

31. I.16

Лиман песком от моря отделен…

Лиман песком от моря отделен.

Когда садится солнце за Лиманом,

Песок бывает ярко позлащен.

Он весь в рыбалках. Белым караваном

Стоят они на грани вод, на той,

Откуда веет ветром, океаном.

В лазури неба, ясной и пустой,

Та грань чернеет синью вороненой

Из-за косы песчано-золотой.

И вот я слышу ропот отдаленный:

Навстречу крепкой свежести воды,

Вдыхая ветер, вольный и соленый,

Вдруг зашумели белые ряды

И, стоя, машут длинными крылами…

Земля, земля! Несчетные следы

Я на тебе оставил. Я годами

Блуждал в твоих пустынях и морях.

Я мерил неустанными стопами

Твой всюду дорогой для сердца прах:

Но нет, вовек не утолю я муки —

Любви к тебе! Как чайки на песках,

Опять вперед я простираю руки.

6. II.16

Зеркало

Темнеет зимний день, спокойствие и мрак

Нисходят на душу — и все, что отражалось,

Что было в зеркале, померкло, потерялось…

Вот так и смерть, да, может быть, вот так.

В могильной темноте одна моя сигара

Краснеет огоньком, как дивный самоцвет:

Погаснет и она, развеется и след

Ее душистого и тонкого угара…

Кто это заиграл? Чьи милые персты,

Чьи кольца яркие вдоль клавиш побежали?

Душа моя полна восторга и печали —

Я не боюсь могильной темноты.

10. II.16

Мулы

Под сводом хмурых туч, спокойствием объятых, —

Ненастный день темнел, и ночь была близка, —

Грядой далеких гор, молочно-синеватых,

На грани мертвых вод лежали облака.

Я с острова глядел на море и на тучи,

Остановясь в пути, — и горный путь, виясь

В обрыве сизых скал, белел по дикой круче,

Где шли и шли они, под ношею клонясь.

И звук их бубенцов, размеренный, печальный,

Мне говорил о том, что я в стране чужой,

И душу той страны, глухой, патриархальной,

Далекой для меня, я постигал душой.

Вот так же шли они при Цезарях, при Реме,

И так же день темнел, и вдоль скалистых круч

Лепился городок, сырой, забытый всеми,

И человек скорбел под оводом хмурых туч.

10. II.16

Сирокко

Гул бури за горой и грохот отдаленных

Полуночных зыбей, бушующих в бреду.

Звон, непрерывный звон кузнечиков бессонных.

И мутный лунный свет в оливковом саду.

Как фосфор, светляки мерцают под ногами;

На тусклом блеске волн, облитых серебром.

Ныряет гробом челн… Господь смешался с нами

И мчит куда-то мир в восторге бредовом.

10. II.16

В Орде

За степью, в приволжских песках,

Широкое алое солнце тонуло.

Ребенок уснул у тебя на руках,

Ты вышла из душной кибитки, взглянула

На кровь, что в зеркальные соли текла,