Стихотворения. Рассказы - [21]

За Мертвым морем — пепельные грани

Чуть видных гор. Полдневный час, обед.

Он выкупал кобылу в Иордане

И сел курить. Песок как медь нагрет.

За Мертвым морем, в солнечном тумане,

Течет мираж. В долине — зной и свет,

Воркует дикий голубь. На герани,

На олеандрах — вешний алый цвет.

И он дремотно ноет, воспевая

Зной, олеандр, герань и тамарикс.

Сидит как ястреб. Пегая абая

Сползает с плеч… Поэт, разбойник, гикс.

Вон закурил — и рад, что с тонким дымом

Сравнит в стихах вершины за Сиддимом.

20. VIII.08

Открыты окна. В белой мастерской…

Открыты окна. В белой мастерской

Следы отъезда: сор, клочки конверта.

В углу стоит прямой скелет мольберта.

Из окон тянет свежестью морской.

Дни все светлей, все тише, золотистей —

И ни полям, ни морю нет конца.

С корявой, старой груши у крыльца

Спадают розовые листья.

28. VIII.08

Художник

Хрустя по серой гальке, он прошел

Покатый сад, взглянул по водоемам,

Сел на скамью… За новым белым домом

Хребет Яйлы и близок и тяжел.

Томясь от зноя, грифельный журавль

Стоит в кусте. Опущена косица,

Нога — как трость… Он говорит: «Что, птица?

Недурно бы на Волгу, в Ярославль!»

Он, улыбаясь, думает о том,

Как будут выносить его — как сизы

На жарком солнце траурные ризы,

Как желт огонь, как бел на синем дом.

«С крыльца с кадилом сходит толстый поп.

Выводит хор… Журавль, пугаясь хора,

Защелкает, взовьется от забора —

И ну плясать и стукать клювом в гроб!»

В груди першит. С шоссе несется пыль,

Горячая, особенно сухая.

Он снял пенсне и думает, перхая:

«Да-с, водевиль… Все прочее есть гиль».

1908

Баба-Яга

Гулкий шум в лесу нагоняет сон —

 К ночи на море пал сырой туман.

Окружен со всех с четырех сторон

 Темной осенью островок Буян.

А еще темней — мой холодный сруб,

 Где ни вздуть огня, пи топить ее смей,

А в окно глядит только бурый дуб,

 Под который смерть закопал Кощей.

Я состарилась, изболелась вся —

 Десять сот годов берегу ларец!

Будь огонь в светце — я б погрелася,

 Будь дрова в печи — похлебала б щец,

Да огонь — в морях мореходу весть,

 Да на много верст слышен дым от лык…

Черт тебе велел к черту в слуги лезть,

 Дура старая, неразумный шлык!

<1906–1908>

Последние слезы

Изнемогла, в качалке задремала

Под дачный смех. Снесли небеса.

Зажглась звезда. Потом свежее стало.

Взошла луна — и смолкли голоса.

Текла и млела в море полоса.

Стекло балконной двери заблистало.

И вот она проснулась и устало

Поправила сухие волоса.

Подумала. Полюбовалась далью.

Взяла ручное зеркальце с окна —

И зеркальце сверкнуло синей сталью.

Ну да, виски белеют: седина.

Бровь поднята, измучена печалью.

Светло глядит холодная луна.

<1906–1908>

Христя

Христя угощает кукол на сговоре —

За степною хатой, на сухих бахчах.

Степь в горячем блеске млеет, точно море,

Тыквы светят медью в солнечных лучах.

Собрались соседки к «старой бабе» Христе,

Пропивают дочку — чай и водку пьют.

Дочка — в разноцветной плахте и в монисте,

Все ее жалеют — и поют, поют!

Под степною хатой, в жарком аромате

Спелого укропа, возятся в золе

Желтые цыплята. Мать уснула в хате,

Бабка — в темной клуне, тыквы — на земле.

<1906–1908>

Кружево

Весь день метель. За дверью у соседа

Стучат часы и каплет с окон лед.

У барышни-соседки с мясоеда

Поет щегол. А барышня плетет.

Сидит, выводит крестики и мушки,

Бледна, как снег, скромна, как лен в степи.

Темно в уездной крохотной избушке,

Наскучили гремучие коклюшки,

Весна идет… Да как же быть? Терпи.

Синеет дым метели, вьются галки

Над старой колокольней… День прошел,

А толку что? — Текут с окна мочалки,

И о весне поет дурак щегол.

1906–1908

Сенокос

Среди двора, в батистовой рубашке,

Стоял барчук и, щурясь, звал: «Корней!»

Но двор был пуст. Две пегие дворняжки,

Щенки, катались в сене. Все синей

Над крышами и садом небо млело,

Как сказочная сонная река,

Все горячей палило зноем тело,

Все радостней белели облака,

И все душней благоухало сено…

«Корней, седлай!» Но нет, Корней в лесу,

Осталась только скотница Елена

Да пчельник Дрон… Щенок замял осу

И сено взрыл… Молочный голубь комом

Упал ни крышу скотного варка…

Везде открыты окна… А над домом

Так серебрится тополь, так ярка

Листва вверху — как будто из металла,

И воробьи шныряют то из зала,

В тенистый палисадник, в бересклет,

То снова в зал… Покой, лазурь и свет…

В конюшне полусумрак и прохладно,

Навозом пихнет, сбруей, лошадьми,

Касаточки щебечут… И Ами,

Соскучившись, тихонько ржет и жадно

Косит спой глаз лилово-золотой

В решетчатую дверку… Стременами

Звенит барчук, подняв седло с уздой,

Кладет, подпруги ловит — и ушами

Прядет Ами, вдруг сделавшись стройней

И выходя на солнце. Там к кадушке

Склоняется, — блеск, небо видит в ней

И долго пьет… И солнце жжет подушки,

Луку, потник, играя в серебре…

А через час заходят побирушки:

Слепой и мальчик. Оба на дворе

Сидят как дома. Мальчик босоногий

Стоит и медлит… Робко входит в зал,

С восторгом смотрит в светлый мир зеркал,

Касается до клавиш фортепьяно —

И, вздрогнув, замирает: знойно, странно

И весело в хоромах! — На балкон

Открыта дверь, а солнце жарким светом

Зажгло паркет, и глубоко паркетом

Зеркальный отблеск двери отражен,

И воробьи крикливою станицей

Проносятся у самого стекла

За золотой, сверкающею птицей,

За иволгой, скользящей, как стрела.

8. VII.09

Собака

Мечтай, мечтай. Все уже и тусклей