Стихотворения. Проза - [19]

Встречусь ли, когда земная кончится моя страда?»

Ворон каркнул: «Никогда!»

Встал я: «Демон ты иль птица, но пора нам распроститься.

Тварь бесстыдная и злая, состраданью ты чужда.

Я тебя, пророка злого, своего лишаю крова,

Пусть один я буду снова, — прочь, исчезни без следа!

Вынь свой клюв из раны сердца, сгинь навеки без следа!»

Ворон каркнул: «Никогда!»

И, венчая шкаф мой книжный, неподвижный, неподвижный,

С изваяния Минервы не слетая никуда,

Восседает Ворон черный, несменяемый дозорный,

Давит взор его упорный, давит, будто глыба льда.

И мой дух оцепенелый из-под мертвой глыбы льда

Не восстанет никогда.

Эулалия Перевод Е. Витковского

^{59}

В печали до срока

Я жил одиноко,

И дух мой блуждал меж теней,

Но Эулалия юная стала

невестой моей, —

Но Эулалия златоволосая стала

невестой моей.

Свет звездных огней

Несказанно бледней,

Чем очи ее, что сиянья полны;

И фата-моргана,

И кудри тумана

В перламутровых бликах луны

Пред локоном скромным моей Эулалии

красотою и блеском бедны, —

Пред единственным локоном Эулалии

красотою и блеском бедны.

Ушли навсегда

Страданий года,

Мы дыханьем слились с этих пор,

И весь день напролет,

Взойдя в небосвод,

Озаряет Астарта^{60} простор,

Словно нежная мать, обратив к Эулалии

ласковый взор, —

Обратив к Эулалии юной

лиловый, сверкающий взор.

Другу сердца в день святого Валентина >{61} Перевод А. Щербакова

^{62}

Фиалковым очам, затмившим Диоскуров^{63},

Предназначаю я цепочку строк моих.

В ней имя нежное властительницы их,

Равно таясь от глаз профанов и авгуров^{64},

Божественно царит. Его затерян след.

Ищи внимательно мой талисман заветный,

Прекрасный талисман, бесценный амулет,

Не пропусти в стихах и буквы неприметной, —

Не то напрасен труд, не то прервется нить,

Не в узел гордиев^{65} затянутая мною.

Не надобен здесь меч. Догадкою одного

Возможно, кружево разъяв, соединить

Три слова, что не раз любой бы счел своими,

Когда, о признанных поэтах говоря,

Поэт хотел назвать достойнейшее имя.

Верни ж его из тьмы, очами озаря.

Здесь все — твой вымысел, Фернандо Мендес Пинто^{66}.

Лишь буквы здесь не лгут.

Но как же их найти? Оставь бесплодный труд.

К тем буквам нет пути.

Вовек, сокровище, не выйдешь из глубин ты.

К М. Л. Ш («И между тех, кому вы — проблеск утра…») Перевод Э. Шустера

^{67}

И между тех, кому вы — проблеск утра,

Кому, не будь вас, все на свете — ночь,

Та безрассветность, для которой небо —

Всегда без солнца, — между тех, кто в вас

Благословляет жизнь, и с ней надежду,

И воскресенье веры — веры в то,

Что суть Любовь, и Истина, и Святость, —

И между тех, кто ждал в небытии

Избыть отчаянье, но с ложа смерти

Восстал, услыша вас: «Да будет свет!»^{68},

Услыша вас — нет! — лишь прочтя во взоре

Благоподатных ангельских очей, —

И между тех, кто вам обязан чувством

Благоговенъя, — знайте же того,

Кто ваш — всех боле, предан вам — сверх меры,

Кто, в руку взяв неверное перо,

Решившись вам признаться, понял с дрожью,

Что божьей тайны приобщился он.

«Улялюм»

Улялюм (Баллада) Перевод В. Топорова

^{69}

Небеса были пепельно-пенны,

Листья были осенние стылы,

Листья были усталые стылы,

И октябрь в этот год отреченный

Наступил бесконечно унылый.

Было смутно; темны, вдохновенны

Стали чащи, озера, могилы. —

Путь в Уировой^{70} чаще священной

Вел к Оберовым^{71} духам могилы.

Мрачно брел я в тени великанов —

Кипарисов с душою моей,

Мрачно брел я с Психеей моей,

Были дни, когда Горе, нагрянув,

Залило меня лавой своей,

Ледовитою лавой своей.

Были взрывы промерзших вулканов,

Было пламя в глубинах морей —

Нарастающий грохот вулканов,

Пробужденье промерзших морей.

Пепел слов угасал постепенно,

Мысли были осенние стылы,

Наша память усталая стыла.

Мы забыли, что год — отреченный,

Мы забыли, что месяц — унылый

(Что за ночь — Ночь Ночей^{72}! — наступила,

Мы забыли, — темны, вдохновенны

Стали чащи, озера, могилы),

Мы забыли о чаще священной,

Не заметили духов могилы.

И когда эта ночь понемногу

Пригасила огни в небесах,

Огоньки и огни в небесах, —

Озарил странным светом дорогу

Серп о двух исполинских рогах.

Серп навис в темном небе двурого, —

Дивный призрак, развеявший страх, —

Серп Астарты, сияя двурого,

Прогоняя сомненья и страх.

И сказал я: «Светлей, чем Селена^{73},

Милосердней Астарта встает,

В царстве вздохов Астарта цветет

И слезам, как Сезам сокровенный,

Отворяет врата, — не сотрет

Их и червь. — О, Астарта ведь не на

Нашу землю меня поведет —

Сквозь созвездие Льва^{74} поведет,

В те пределы, где, пепельно-пенна,

Лета — вечным забвеньем — течет,

Сквозь созвездие Льва вдохновенно,

Милосердно меня поведет!»

Но перстом погрозила Психея:

«Вижу гибельный свет в небесах!

Вижу гибель и свет в небесах!

Свет все ближе. Беги же скорее!»

Одолели сомненья и страх.

Побледнела душа, и за нею

Крылья скорбно поникли во прах,

Ужаснулась, и крылья за нею

Безнадежно упали во прах, —

Тихо-тихо упали во прах.

Я ответил: «Тревога напрасна!

В небесах — ослепительный свет!

Окунемся в спасительный свет!

Прорицанье Сивиллы пристрастно,

И прекрасен Астарты рассвет!

Полный новой Надежды рассвет!

Он сверкает раздольно и властно,

Он не призрак летучий, о нет!

Он дарует раздольно и властно

Свет Надежды. Не бойся! О нет,

Это — благословенный рассвет!»

Так сказал я, проникнуть не смея

В невеселую даль ее дум

И догадок, догадок и дум.