Стихотворения. Проза - [18]

Где поникшие застыли

В сонном хладе сонмы лилий…

По реке, струящей вдаль

Свой вечный ропот и печаль…

По расселинам и в чащах…

В дебрях, змеями кишащих…

На трясине, где Вампир

Правит пир. —

По недобрым тем местам,

Неприютным, всюду там

Встретит путник оробелый

Тень былого в ризе белой.

В саванах проходят мимо

Призрак друга, тень любимой —

Вздрогнут и проходят мимо —

Все, кого, скорбя во мгле,

Он отдал небу и земле.

Для сердец, чья боль безмерна,

Этот край — целитель верный,

Здесь, в пустыне тьмы и хлада,

Здесь, о, здесь их Эльдорадо^{57}!

Но светлой тайны до сих пор

Еще ничей не видел взор.

Совершая путь тяжелый,

Странник держит очи долу —

Есть повеленье: человек

Идет, не поднимая век,

И только в дымчатые стекла

Увидеть можно отсвет блеклый.

Я за демонами следом,

Тем путем, что им лишь ведом,

Где, воссев на черный трон,

Идол Ночь вершит закон,

В край родной прибрел бесцельно

С этой Фулы запредельной.

«Ворон»

Ворон Перевод М. Донского

^{58}

Раз в тоскливый час полночный я искал основы прочной

Для своих мечтаний — в дебрях теософского труда.

Истомлен пустой работой, я поник, сморен дремотой,

Вдруг — негромко стукнул кто-то. Словно стукнул в дверь…

Да, да!

«Верно, гость, — пробормотал я, — гость стучится в дверь.

Да, да!

Гость пожаловал сюда».

Помню я ту ночь доныне, ночь январской мглы и стыни, —

Тлели головни в камине, вспыхивая иногда…

Я с томленьем ждал рассвета; в книгах не было ответа,

Чем тоска смирится эта об ушедшей навсегда,

Что звалась Линор, теперь же — в сонме звездном навсегда

Безымянная звезда.

Шорох шелковой портьеры напугал меня без меры:

Смяла, сжала дух мой бедный страхов алчная орда.

Но вселяет бодрость — слово. Встал я, повторяя снова:

«Это гость, — так что ж такого, если гость пришел сюда?

Постучали, — что ж такого? Гость пожаловал сюда.

Запоздалый гость. Да, да!»

Нет, бояться недостойно. И отчетливо, спокойно

«Сэр, — сказал я, — или мэдэм, я краснею от стыда:

Так вы тихо постучали, — погружен в свои печали,

Не расслышал я вначале. Рад, коль есть во мне нужда.

Милости прошу сюда».

Никого, лишь тьма ночная! Грозный ужас отгоняя,

Я стоял; в мозгу сменялась странных мыслей череда.

Тщетно из глухого мрака ждал я отклика иль знака.

Я шепнул: «Линор!» — однако зов мой канул в никуда,

Дальним эхом повторений зов мой канул в никуда.

О Линор, моя звезда!

Двери запер я надежно, но душа была тревожна.

Вдруг еще раз постучали, явственнее, чем тогда.

Я сказал: «Все ясно стало: ставни… Их порывом шквала,

Видимо, с крючка сорвало — поправимая беда.

Ставни хлопают и только — поправимая беда.

Ветер пошутил — ну да!»

Только я наружу глянул, как в окошко Ворон прянул,

Древний Ворон — видно, прожил он несчетные года.

Взмыл на книжный шкаф он плавно и расселся там державно,

Не испытывая явно ни смущенья, ни стыда,

Там стоявший бюст Минервы оседлал он без стыда,

Словно так сидел всегда.

Я не мог не удивиться: эта траурная птица

Так была невозмутима, так напыщенно-горда.

Я сказал: «Признаться надо, облик твой не тешит взгляда;

Может быть, веленьем ада занесло тебя сюда?»

Ворон каркнул: «Никогда!»

Усмехнулся я… Вот ново: птица выкрикнула слово!

Пусть в нем смысла и немного, попросту белиберда,

Случай был как будто первый, — знаете ль иной пример вы,

Чтоб на голову Минервы взгромоздилась без стыда

Птица или тварь другая и в лицо вам без стыда

Выкрикнула: «Никогда!»

Произнесши это слово, черный Ворон замер снова,

Как бы удовлетворенный завершением труда.

Я шепнул: «Нет в мире этом той, с кем связан я обетом,

Я один. И гость с рассветом улетит бог весть куда,

Он, как все мои надежды, улетит бог весть куда».

Ворон каркнул: «Никогда!»

Изумил пришелец мрачный репликой меня удачной,

Но ведь птицы повторяют, что твердят их господа,

Я промолвил: «Твой хозяин, видно, горем был измаян.

И ответ твой не случаен: в нем та, прежняя беда,

Может быть, его терзала неизбывная беда

И твердил он: «Никогда!»

Кресло я придвинул ближе: был занятен гость бесстыжий,

Страшный Ворон, что на свете жил несчетные года,

И, дивясь его повадкам, предавался я догадкам, —

Что таится в слове кратком, принесенном им сюда,

Есть ли смысл потусторонний в принесенном им сюда

Хриплом крике: «Никогда!»?

Я сидел, молчаньем скован, взглядом птицы околдован,

Чудилась мне в этом взгляде негасимая вражда.

Средь привычного уюта я покоился, но смута

В мыслях властвовала люто… Все, все было, как всегда,

Лишь ее, что вечерами в кресле нежилась всегда,

Здесь не будет никогда!

Вдруг незримый дым кадильный мозг окутал мой бессильный, —

Что там — хоры серафимов

Или облаков гряда?

Я вскричал: «Пойми, несчастный!

Этот знак прямой и ясный, —

Указал господь всевластный, что всему своя чреда:

Потерпи, придет забвенье, ведь всему своя чреда».

Ворон каркнул: «Никогда!»

«Птица ль ты, вещун постылый, иль слуга нечистой силы, —

Молвил я, — заброшен бурей или дьяволом сюда?

Отвечай: от мук спасенье обрету ли в некий день я,

В душу хлынет ли забвенье, словно мертвая вода,

Яд затянет рану сердца, словно мертвая вода?»

Ворон каркнул: «Никогда!»

«Птица ль ты, вещун постылый, иль слуга нечистой силы,

Заклинаю небом, адом, часом Страшного суда, —

Что ты видишь в днях грядущих: встречусь с ней я в райских кущах

В миг, когда среди живущих кончится моя страда?