Изменение идейно-эстетических позиций Белинского в начале 40-х годов привело к пересмотру его отношения и к Полежаеву. Хотя Белинский не безоговорочно принимает поэзию Полежаева, но в его оценке появляются новые критерии. Главным их них оказывается «содержание». Белинский акцентирует мысль об ограниченности содержания его творчества. Белинский пишет о Полежаеве «как о поучительном примере необузданной силы без содержания». Этот тезис был положен в основу комментируемой статьи.
По мнению Белинского, Полежаев выразил те черты романтического мироощущения, которые были уже пройденным этапом в русской поэзии. Потому даже самая мощная художественная индивидуальность была бы бессильна создать на такой основе подлинное произведение искусства.
Белинский называет Полежаева поэтом необыкновенной силы чувства. Но для поэзии мало не только «гладкости» и «звучности» стиха, – для нее недостаточно и одного чувства. Ей необходима еще мысль. Отражая действительность, художник должен отразить и свой взгляд на нее, свое отношение к ней, воплотить «думу» своего времени. И чем талантливее поэт, «тем более выражается в нем эта дума его времени».
Но почему поэзия Полежаева не развилась как поэзия содержания, почему талант поэта не раскрылся в полную меру таившихся в нем возможностей? Белинский видел причину этого в трагически сложившихся обстоятельствах личной судьбы Полежаева. Но в том, что эти обстоятельства сложились именно так, а не иначе, критик склонен винить самого поэта. Он пишет: «Полежаев не был жертвою судьбы и, кроме самого себя, никого не имел права обвинять в своей гибели».
Не все выводы Белинского о творчестве Полежаева могут быть признаны правильными. На одно обстоятельство обратил внимание в свое время Добролюбов. В девятой книжке «Современника» за 1857 год он напечатал рецензию на сборник стихов Полежаева (изд. Солдатенкова и Щепкина, М., 1857), к которому была приложена настоящая статья Белинского. Охарактеризовав творчество Полежаева и дав высокую оценку статье Белинского, Добролюбов указал на одну фразу в статье великого критика, «которая может дать повод к ложному толкованию». Добролюбов отмечает ошибочность утверждения Белинского о том, что Полежаев не был жертвою судьбы. Добролюбов справедливо рассматривает Полежаева как одну из трагических жертв николаевского режима: «При другой жизненной обстановке не погиб бы этот энергический талант жертвою неровной и бесплодной борьбы». Так воспринимал драму Полежаева и Герцен (ср. «Былое и думы», 1932, т. I, стр. 134–137).
Следует отметить еще одно обстоятельство. И Белинский, и Добролюбов не знали всей правды о Полежаеве. Его поэзия была исполнена ненависти и революционного протеста против феодально-крепостнического режима Николая I. Многие стихи поэта появились в печати искалеченными и обескровленными цензурой. В них вытравливалось малейшее проявление политической мысли. Вот почему вывод Белинского, что в поэзии Полежаева «мало содержания», может быть сейчас принят лишь с серьезной оговоркой. Восстановление подлинных текстов Полежаева, открытие многих ранее неизвестных его стихов позволило в наше время заново осмыслить творчество этого замечательного поэта, его революционный темперамент и политическую непримиримость, завершившего, по выражению Н. Огарева, «в поэзии первую неудавшуюся битву свободы с самовластием».
