Стихотворения. Поэмы. Сказки - [15]

С тяжелым Бибрусом гниют у Глазунова^{7};

Никто не вспомнит их, не станет вздор читать,

И Фебова на них проклятия печать.

Положим, что, на Пинд взобравшися счастливо,

Поэтом можешь ты назваться справедливо:

Все с удовольствием тогда тебя прочтут.

Но мнишь ли, что к тебе рекой уже текут

За то, что ты поэт, несметные богатства,

Что ты уже берешь на откуп государства,

В железных сундуках червонцы хоронишь

И, лежа на боку, покойно ешь и спишь?

Не так, любезный друг, писатели богаты;

Судьбой им не даны ни мраморны палаты,

Ни чистым золотом набиты сундуки:

Лачужка под землей, высоки чердаки

Вот пышны их дворцы, великолепны залы.

Поэтов — хвалят все, питают — лишь журналы;

Катится мимо их Фортуны колесо;

Родился наг и наг ступает в гроб Руссо^{8};

Камоэнс^{9} с нищими постелю разделяет;

Костров^{10} на чердаке безвестно умирает,

Руками чуждыми могиле предан он:

Их жизнь — ряд горестей, гремяща слава — сон.

Ты, кажется, теперь задумался немного.

«Да что же, — говоришь, — судя о всех так строго,

Перебирая всё, как новый Ювенал,

Ты о Поэзии со мною толковал;

А сам, поссорившись с Парнасскими сестрами^{11},

Мне проповедовать пришел сюда стихами?

Что сделалось с тобой? В уме ли ты, иль нет?»

Арист, без дальных слов, вот мой тебе ответ:

В деревне, помнится, с мирянами простыми,

Священник пожилой и с кудрями седыми,

В миру с соседями, в чести, довольстве жил

И первым мудрецом у всех издавна слыл.

Однажды, осушив бутылки и стаканы,

Со свадьбы, под вечер, он шел немного пьяный;

Попалися ему навстречу мужики.

«Послушай, батюшка, — сказали простяки,

Настави грешных нас — ты пить ведь запрещаешь

Быть трезвым всякому всегда повелеваешь,

И верим мы тебе; да что ж сегодня сам…»

— «Послушайте, — сказал священник мужикам,

Как в церкви вас учу, так вы и поступайте,

Живите хорошо, а мне — не подражайте».

И мне то самое пришлося отвечать;

Я не хочу себя нимало оправдать:

Счастлив, кто, ко стихам не чувствуя охоты,

Проводит тихой век без горя, без заботы,

Своими одами журналы не тягчит,

И над экспромптами недели не сидит!

Не любит он гулять по высотам Парнасса,

Не ищет чистых муз, ни пылкого Пегаса,

Его с пером в руке Рамаков^{12} не страшит;

Спокоен, весел он, Арист, он — не пиит.

Но полно рассуждать — боюсь тебе наскучить

И сатирическим пером тебя замучить.

Теперь, любезный друг, я дал тебе совет,

Оставишь ли свирель, умолкнешь, или нет?..

Подумай обо всем и выбери любое:

Быть славным — хорошо, спокойным — лучше вдвое.

1814

Осгар

^{13}

По камням гробовым, в туманах полуночи,

Ступая трепетно усталою ногой,

По Лоре путник шел, напрасно томны очи

Ночлега мирного искали в тьме густой.

Пещеры нет пред ним, на береге угрюмом

Не видит хижины, наследья рыбаря;

Вдали дремучий бор качают ветры с шумом,

Луна за тучами, и в море спит заря.

Идет, и на скале, обросшей влажным мохом,

Зрит барда старого — веселье прошлых лет:

Склонясь седым челом над воющим потоком,

В безмолвии времен он созерцал полет.

Зубчатый меч висел на ветви мрачной ивы.

Задумчивый певец взор тихий обратил

На сына чуждых стран, и путник боязливый

Содрогся в ужасе и мимо поспешил.

«Стой, путник! стой! — вещал певец веков минувших, —

Здесь пали храбрые, почти их бранный прах!

Почти геройства чад, могилы сном уснувших!»

Пришлец главой поник — и, мнилось, на холмах

Восставший ряд теней главы окровавленны

С улыбкой гордою на странника склонял.

«Чей гроб я вижу там?» — вещал иноплеменный

И барду посохом на берег указал.

Колчан и шлем стальной, к утесу пригвожденный,

Бросали тусклый луч, луною озлатясь.

«Увы! здесь пал Осгар! — рек старец вдохновенный, —

О! рано юноше настал последний час!

Но он искал его: я зрел, как в ратном строе

Он первыя стрелы с весельем ожидал

И рвался из рядов, и пал в кипящем бое:

Покойся, юноша! ты в брани славной пал.

Во цвете нежных лет любил Осгар Мальвину,

Не раз он в радости с подругою встречал

Вечерний свет луны, скользящий на долину,

И тень, упадшую с приморских грозных скал.

Казалось, их сердца друг к другу пламенели;

Одной, одной Осгар Мальвиною дышал;

Но быстро дни любви и счастья пролетели,

И вечер горести для юноши настал.

Однажды, в темну ночь зимы порой унылой,

Осгар стучится в дверь красавицы младой

И шепчет: «Юный друг! не медли, здесь твой милый!»

Но тихо в хижине. Вновь робкою рукой

Стучит и слушает: лишь ветры с свистом веют.

«Ужели спишь теперь, Мальвина? — мгла вокруг,

Валится снег, власы в тумане леденеют.

Услышь, услышь меня, Мальвина, милый друг!»

Он в третий раз стучит, со скрыпом дверь шатнулась.

Он входит с трепетом. Несчастный! что ж узрел?

Темнеет взор его, Мальвина содрогнулась,

Он зрит — в объятиях изменницы Звигнел!

И ярость дикая во взорах закипела;

Немеет и дрожит любовник молодой.

Он грозный меч извлек, и нет уже Звигнела,

И бледный дух его сокрылся в тьме ночной!

Мальвина обняла несчастного колена,

Но взоры отвратив: «Живи! — вещал Осгар, —

Живи, уж я не твой, презренна мной измена,

Забуду, потушу к неверной страсти жар».

И тихо за порог выходит он в молчанье,

Окован мрачною, безмолвною тоской —

Исчезло сладкое навек очарованье!

Он в мире одинок, уж нет души родной.

Я видел юношу: поникнув головою,

Мальвины имя он в отчаянье шептал;

Как сумрак, дремлющий над бездною морскою,