Стихотворения. Поэмы - [36]

Что ты купишь?

Куренок

нынче тыщарублевый…

Горсть орехов каленых,

да нажрешься до блева,

до безумья!..

И баба,

большая, седая,

закудахтала слабо,

до земли приседая.

В окнах звякнули стекла,

вышел парень.

Спросонья

молодою и теплой

красотою фасоня

и пыхтя папиросой,

свистнул:

— Видывал шалых…

Привезем бабе роскошь —

пуховой полушалок…

Хватит вам барабанить —

запрягайте, папаня!

Сдвинул на ухо шапку,

осторожен и ловок,

снес в телегу охапку

маслянистых винтовок.

Мерин выкинул ногу —

крикнул мерину: «Балуй!..»

Выпил, крякая, малый

посошок на дорогу.

Тимофеев берет на бога

Дым.

Навозное тесто,

вонь жирна и густа.

Огорожено место

для продажи скота.

И над этой квашней,

золотой и сырой,

встало солнце сплошной

неприкрытой дырой.

Брызжут гривами кони,

рев стоит до небес;

бык идет в миллионе,

полтора — жеребец.

Рубль скользит небосклоном

к маленьким миллионам.

Рвется денежка злая

в эту кашу, звонка,

с головой покрывая

жеребца и быка.

Но бычачья, густая

шкура дыбится злей,

конь хрипит, вырастая

из-под кучи рублей.

Костью дикой и острой

в пыль по горло забит,

блекнет некогда пестрый

миллион у копыт.

И на всю Украину,

словно горе густое,

била ругань в кровину

и во все пресвятое.

В чайной чайники стыли,

голубые, пустые.

Рыбой черной и жареной

несло от буфета…

Покрывались испариной шеи

синего цвета.

Терли шеи воловьи,

пили мутную радость —

подходящий сословью

крестьянскому градус.

Приступая к беседе,

говорили с оглядкой:

— Что же.

     Это.

        Соседи?

Жить.

   Сословью.

       Не сладко.

Парень, крытый мерлушкой,

стукнул толстою кружкой,

вырос:

— Слово дозвольте! —

Глаз косил весело,

кольт на стол.

И на кольте

пальцы судорогой свело.

— Я — Иван Тимофеев

из деревни Халупы.

Мой папаня присутствует

вместе со мной.

Что вы стонете?

Глупо.

Нужен выход иной.

Я, Иван Тимофеев,

попрошу позволенья

под зеленое знамя

собирать населенье.

К атаману Зеленому

вывести строем

хлеборобов на битву

и — дуй до горы!

Получай по винтовке!

Будь, зараза, героем!

Не желаем коммуний

и прочей муры.

Мы ходили до бога.

Бог до нашего брата

снизойдет нынче ночью

за нашим столом.

Каждый хутор до бога

посылай делегата —

все послухаем бога —

нельзя без того.

Он нам скажет решительно,

надо ль, не надо ль

гнусно гибнуть под игом

и тухнуть, как падаль,

Либо скажет,

   что, горло и сердце

       калеча,

под гремящими пулями

вырасти… выстой…

Отряхни, Украина,

отягченные плечи

красной вошью

и мерзостью красной…

нечистой…

Я закончил!

И парень

поперхнулся, как злостью,

золотым самогоном

и щучьею костью.

Вечер шел лиловатый.

Встали все за столом

и сказали:

— Ну что же?

— Пожалуй…

— Сосватай…

— Мы послухаем бога…

— Нельзя без того…

Бог

Бог сидел на скамейке,

чинно с блюдечка чай пил…

Брови бога сияли

злыми крыльями чайки.

Двигал в сторону хмурой

бородою из пакли,

руки бога пропахли

рыбьей скользкою шкурой.

Хрупал сахар вприкуску,

и в поту,

и в жару,

ел гусиную гузку

золотую,

в жиру.

Он сидел непреклонно —

все застыли по краю,

а насчет самогона

молвил:

— Не потребляю…

Возведя к небу очи,

все шепнули:

— Нельзя им!

И поднялся хозяин

и сказал богу:

— Отче!

Отче, праведный боже,

поучи, посоветуй,

как прожить в жизни этой,

не вылазя из кожи?

На земле с нами пробыв,

укажи беспорядок…

Жúды в продотрядах

извели хлеборобов.

Жúды ходят с наганом,

дышат духом поганым,

ищут чистые зерна!

Ой, прижали как туго!

Про Исуса позорно

говорят без испуга.

Нам покой смертный вырыт,

путь к могиле короче.

Посоветуй нам, отче,

пожалей сирых сирот!..

Бог поднялся с иконой

в озлобление великом,

он в рубахе посконной,

подпоясанной лыком.

Все упали:

— Отец мой!

Ужас тихий и древний…

Бог мужицкий, известный,

из соседней деревни.

Там у бога в молельнях

всё иконы да ладан,

много девушек дельных

там работают ладом.

И в молельнях у бога

пышут ризы пожаром, —

богу девушек много

там работают даром.

Он стоял рыжей тучей,

бог сектантский, могучий.

Вечер двигался цвета

самоварного чада…

Бог сказал:

— Это, чадо,

преставление света.

Тяжко мне от обиды:

поругание, чадо, —

ведь явились из ада

коммунисты и жúды.

Запирай на засовы

хаты, уши и веки!

Схватят,

клеймы бесовы

выжгут на человеке.

И тогда все пропало:

не простит тебе боже

сатаны пятипалую

лапу на коже…

Бог завыл.

Над народом,

как над рухлядью серой,

встал он, рыжебородый,

темной силой и верой.

Слезы, кашель и насморк —

все прошло.

Зол, как прежде,

бог ревел:

— Бейте насмерть,

рушьте гадов и режьте!

Заряжайте обрезы,

отточите железы

и вперед непреклонно

с бомбой черной и круглой,

с атамана Зеленого

божьей хоругвой…

Гонец

Били в колокол,

песни выли…

Небо знойное пропоров,

сто кулацких взяли вилы,

середняцких сто дворов.

И зеленый лоскут, насажен

на рогатину, цвел, звеня,

и плясал от земли на сажень

золотистый кусок огня.

Вед Иван Тимофеев

страшную банду —

сто кулацких

и сто середняцких дворов,

увозили муку,

самогон

и дуранду,

уводили баранов, коней и коров.

Бедняки — те молчали,

царапая щеки,

тяжело поворачивая глаза,

и глядели, как дуло огнем на востоке,

занимались вовсю хутора и леса,

как шагали, ломая дорогу, быки

и огромные кони,

покидая село.

Но один оседлал коня

и на Киев

повернул его морду,

взлетая в седло.

Он качался в седле

и достигнул до света

убегающий город,

и в городе том

двухэтажный, партийного комитета,

широкоплечий,

приземистый дом.

Секретарь приподнялся,

   шумя листами,

и навстречу ему,

седоватый, как лен,

прохрипел: