Стихотворения, поэмы, агитлубки и очерки, 1922-1923 - [7]

И, наконец,

выпускающий,

над чушью фыркая,

режет набранное мелким петитиком

и затыкает стихами дырку за дыркой,

на горе родителям и на радость критикам.

И лезут за прибавками наборщик и наборщица.

Оно понятно —

набирают и морщатся.

У меня решение одно отлежалось:

помочь людям.

А то жалость!

(Особенно предложение пригодилось к весне б,

когда стихом зачитывается весь нэп.)

Я не против такой поэзии.

Отнюдь.

Весною тянет на меланхолическую нудь.

Но долой рукоделие!

Что может быть старей

кустарей?!

Как мастер этого дела

(ко мне не прице́питесь)

сообщу вам об универсальном рецепте-с.

(Новость та,

что моими мерами

поэты заменяются редакционными курьерами.)

Рецепт

(Правила простые совсем:

всего — семь.)

1. Берутся классики,

свертываются в трубку

и пропускаются через мясорубку.

2. Что получится, то

откидывают на решето.

3. Откинутое выставляется на вольный дух.

(Смотри, чтоб на «образы» не насело мух!)

4. Просушиваемое перетряхивается еле

(чтоб мягкие знаки чересчур не затвердели).

5. Сушится (чтоб не успело переве́чниться)

и сыпется в машину:

обыкновенная перечница.

6. Затем

раскладывается под машиной

}липкая бумага

(для ловли мушиной).

7. Теперь просто:

верти ручку,

да смотри, чтоб рифмы не сбились в кучку!

(Чтоб «кровь» к «любовь»,

«тень» ко «дню»,

чтоб шли аккуратненько

одна через одну)

Полученное вынь и…

готово к употреблению:

к чтению,

к декламированию,

к пению.

А чтоб поэтов от безработной меланхолии вылечить,

чтоб их не тянуло портить бумажки,

отобрать их от добрейшего Анатолия Васильича^*

и передать

товарищу Семашке^*.

[1923]

О «фиасках», «апогеях» и других неведомых вещах >*

На съезде печати

у товарища Калинина

великолепнейшая мысль в речь вклинена:

«Газетчики,

думайте о форме!»

До сих пор мы

не подумали об усовершенствовании статейной формы.

Товарищи газетчики,

СССР оглазейте, —

как понимается описываемое в газете.

Акуловкой^* получена газет связка.

Читают.

В буквы глаза втыкают.

Прочли:

— «Пуанкаре терпит фиаско». —

Задумались.

Что это за «фиаска» за такая?

Из-за этой «фиаски»

грамотей Ванюха

чуть не разодрался:

— Слушай, Петь,

с «фиаской» востро́ держи ухо:

даже Пуанкаре приходится его терпеть.

Пуанкаре не потерпит какой-нибудь клячи.

Даже Стиннеса^* —

и то! —

прогнал из Рура^*.

А этого терпит.

Значит богаче.

Американец, должно̀.

Понимаешь, дура?! —

С тех пор,

когда самогонщик,

местный туз,

проезжал по Акуловке, гремя коляской,

в уважение к богатству,

скидава́я картуз,

его называли —

Господином Фиаской.

Последние известия получили красноармейцы.

Сели.

Читают, газетиной вея.

— О французском наступлении в Руре имеется? —

Да, вот написано:

«Дошли до своего апогея».

— Товарищ Иванов!

Ты ближе.

Эй!

На карту глянь!

Что за место такое:

А-п-о-г-е-й? —

Иванов ищет.

Дело дрянь.

У парня

аж скулу от напряжения свело.

Каждый город просмотрел,

каждое село.

«Эссен есть —

Апогея нету!

Деревушка махонькая, должно быть, это.

Верчусь —

аж дыру провертел в сапоге я —

не могу найти никакого Апогея!»

Казарма

малость

посовещалась.

Наконец —

товарищ Петров взял слово:

— Сказано: до своего дошли.

Ведь не до чужого?!

Пусть рассеется сомнений дым.

Будь он селом или градом,

своего «апогея» никому не отдадим,

а чужих «апогеев» — нам не надо. —

Чтоб мне не писать, впустую оря,

мораль вывожу тоже:

то, что годится для иностранного словаря,

газете — не гоже.

[1923]

На земле мир. Во человецех благоволение >*

Радостный крик греми —

это не краса ли?!

Наконец

наступил мир,

подписанный в Версале.

Лишь взглянем в газету мы —

мир!

Некуда деться!

На земле мир.

Благоволение во человецех.

Только (хотя и нехотя)

заметим:

у греков негоже.

Грек норовит заехать

товарищу турку по роже.

Да еще

Пуанкаре

немного

немцев желает высечь^*.

Закинул в Рур ногу

солдат 200 тысяч!^*

Еще, пожалуй,

в Мѐмеле^*

Литвы поведенье игриво —

кого-то

за какие-то земли

дуют в хвост и в гриву.

Не приходите в отчаяние

(пятно в солнечном глянце):

англичане

норовят укокошить ирландца.

В остальном —

сияет солнце,

мир без края,

без берега.

Вот разве что

японцы

лезут с ножом на Америку.

Зато

в остальных местах —

особенно у северного полюса, —

мир,

пение птах.

Любой без отказу пользуйся.

Старики!

Взрослые!

Дети!

Падайте перед Пуанкарою^*:

— Спасибо, отец благодетель!..

Когда

за «миры» за эти

тебя, наконец, накроют?

[1923]

Барабанная песня >*

Наш отец — завод.

Красная кепка — флаг.

Только завод позовет —

руку прочь, враг!

 Вперед, сыны стали!

 Рука, на приклад ляг!

 Громи, шаг, дали!

 Громче печать — шаг!

Наша мать — пашня,

Пашню нашу не тронь!

Стража наша страшная —

глаз, винтовок огонь.

 Вперед, дети ржи!

 Рука, на приклад ляг!

 Ногу ровней держи!

 Громче печать — шаг!

Армия — наша семья.

Равный в равном ряду.

Сегодня солдат я —

завтра полк веду.

 За себя, за всех стой.

 С неба не будет благ.

 За себя, за всех в строй!

 Громче печать — шаг!

Коммуна, наш вождь,

велит нам: напролом!

Разольем пуль дождь,

разгремим орудий гром.

 Если вождь зовет,

 рука, на винтовку ляг!

 Вперед, за взводом взвод!

 Громче печать — шаг!

Совет — наша власть.

Сами собой правим.

На шею вовек не класть

рук барской ораве.

 Только кликнул совет —

 рука, на винтовку ляг!

 Шагами громи свет!

 Громче печать — шаг!

Наша родина — мир.

Пролетарии всех стран,

ваш щит — мы,

вооруженный стан.

 Где б враг нѐ был,

 станем под красный флаг.

 Над нами мира небо.

 Громче печать — шаг!