Стихотворения, поэма, очерки, 1927 - [18]

каждый комсомолец,

         стань

              подписчиком

«Комсомольской правды»!

  

[1927]

Пиво и социализм >*

Блюет напившийся.

            Склонился ивой.

Вулканятся кружки,

           пену пе́пля.

Над кружками

      надпись:

            «Раки

            и пиво

завода имени^* Бебеля^*».

Хорошая шутка!

       Недурно сострена́!

Одно обидно

        до боли в печени,

что Бебеля нет, —

        не видит старина,

какой он

    у нас

      знаменитый

           и увековеченный.

В предвкушении

       грядущих

           пьяных аварий

вас

  показывали б детям,

           чтоб каждый вник:

— Вот

   король некоронованный

              жидких баварий,

знаменитый

     марксист-пивник. —

Годок еще

     будет

       временем слизан —

рассеются

     о Бебеле

           биографические враки.

Для вас, мол,

      Бебель —

           «Женщина и социализм»^*,

а для нас —

     пиво и раки.

Жены

      работающих

        на ближнем заводе

уже

  о мужьях

      твердят стоусто:

— Ироды!

     с Бебелем дружбу водят.

Чтоб этому

     Бебелю

        было пусто! —

В грязь,

   как в лучшую

         из кроватных ме́белей,

человек

   улегся

      под домовьи леса, —

и уже

     не говорят про него —

            «на-зю-зю-кался»,

а говорят —

     «на-бе-бе-лился».

Еще б

  водчонку

   имени Энгельса,

         под

           имени Лассаля блины, —

и Маркс

    не придумал бы

           лучшей доли!

Что вы, товарищи,

        бе-белены

объелись,

    что ли?

Товарищ,

    в мозгах

        просьбишку вычекань,

да так,

   чтоб не стерлась,

           и век прождя:

брось привычку

       (глупая привычка!) —

приплетать

     ко всему

         фамилию вождя.

Думаю,

   что надпись

         надолго сохраните:

на таких мозгах

       она —

         как на граните.

  

[1927]

Гевлок Вильсон >*

Товарищ,

    вдаль

       за моря запусти

свое

  пролетарское око!

Тебе

  Вильсона покажет стих,

по имени —

     Гевло́ка.

Вильсон

    представляет

         союз моряков.

Смотрите, владыка моря каков.

Прежде чем

     водным лидером сделаться,

он дрался

     с бандами

         судовладельцев.

Дрался, правда,

       не очень шибко,

чтоб в будущем

       драку

         признать ошибкой.

Прошла

   постепенно

           молодость лет.

Прежнего пыла

       нет как нет!

И Ви́льсон

в новом

    сиянии

       рабочим явился.

На пост

   председательский

           Ви́льсон воссел.

Покоятся

    в креслах ляжки.

И стал он

    союз

      продавать

           во все

тяжкие.

Английских матросов

         он шлет воевать:

— Вперед,

     за купцову прибыль! —

Он слал

   матросов

        на минах взрывать, —

и шли

      корабли

      под кипящую водь,

и жрали

    матросов

        рыбы.

Текут миллиарды

        в карманы купцовы.

Купцовы морды

       от счастья пунцовы.

Когда же

    матрос,

        обляпан в заплаты,

пришел

    за парой грошей —

ему

  урезали

     хвост от зарплаты

и выставили

     взашей.

Матрос изумился:

        — Ловко!

Пойду

   на них

      забастовкой. —

К Вильсону —

      о стачке рядиться.

А тот —

    говорит о традициях!

— Мы

   мирное счастье выкуем,

а стачка —

     дело дикое. —

Когда же

    все,

     что стояло в споре,

и мелкие стычки,

        и драчки,

разлились

     в одно^*

        огромное море

всеобщей

     великой стачки —

Гевлок

   забастовку оную

решил

       объявить незаконною.

Не сдерживая

      лакейский зуд,

чтоб стачка

     жиреть не мешала бы,

на собственных рабочих

           в суд

Вильсон

      обратился с жалобой!

Не сыщешь

     аж до Тимбу́кту^*

такого

   второго фрукта!

Не вечно

    вождям

        союзных растяп

держать

   в хозяйских хле́вах.

Мы знаем,

     что ежедневно

           растет

крыло

      матросов левых.

Мы верим —

      скоро

           английский моряк

подымется,

     даже на водах горя,

чтоб с шеи союза

        смылся

мистер

   Гевлок Ви́льсон.

  

[1927]

Чудеса! >*

Как днище бочки,

        правильным диском

стояла

   луна

     над дворцом Ливадийским.

Взошла над землей

        и пошла заливать ее,

и льется на море,

        на мир,

           на Ливадию.

В царевых дворцах —

         мужики-санаторники.

Луна, как дура,

      почти в исступлении,

глядят

   глаза

     блинорожия плоского

в афишу на стенах дворца:

              «Во вторник

выступление

товарища Маяковского^*».

Сам самодержец,

        здесь же,

              рядом,

гонял по залам

      и по биллиардам.

И вот,

   где Романов

        дулся с маркёрами,

шары

     ложа́

     под свитское ржание,

читаю я

    крестьянам

            о форме

стихов —

     и о содержании.

Звонок.

   Луна

     отодвинулась тусклая,

и я,

  в электричестве,

         стою на эстраде.

Сидят предо мною

        рязанские,

            тульские,

почесывают бороды русские,

ерошат пальцами

        русые пряди,

Их лица ясны,

      яснее, чем блюдце,

где надо — хмуреют,

         где надо —

              смеются.

Пусть тот,

       кто Советам

            не знает це́ну,

со мною станет

       от радости пьяным:

где можно

     еще

      читать во дворце —

что?

  Стихи!

     Кому?

        Крестьянам!

Такую страну

      и сравнивать не с чем, —

где еще

   мыслимы

        подобные вещи?!

И думаю я

     обо всем,

         как о чуде.

Такое настало,

      а что еще будет!

Вижу:

      выходят

      после лекции

два мужика

     слоновьей комплекции.

Уселись

    вдвоем

       под стеклянный шар,

и первый

    второму

        заметил:

              — Мишка,