Стихотворения - [36]

Мать

Смешнее всего было рожать.

— Иди, — буркнула медсестра

и неопределенно махнула рукой

куда-то по коридору.

Подхватила живот, пошла.

Шла, шла, вдруг — зеркало,

а в зеркале — пузо

в рубашке до пупа,

на тонких, дрожащих,

сиреневых ножках…

Смеялась минут пять.

Еще через пять родила.

Тать

Вечные поиски

признаков жизни.

Вечные происки

призраков жизни.

Признаков признак —

дыханье зрачка.

Призраков призрак —

шестая строка.

Стать

Как собака в подвал — помирать,

отползаю в себя — понимать,

понимаю, что нету подвала,

где б когда-нибудь не помирало

пониманье, чтоб снова родиться

и явиться высоким и чистым,

и ломать за границей границу

прирожденным империалистом.

Считалка #4

С левой ноги марш.

С правой ноги стой.

Просится Отче наш.

Плачется Боже мой.

Стыть

Бабушка не пускала. Но Федор надел ордена

и пошел в Совет Ветеранов. Блажен муж

иже не иде в совет ветеранов в такой мороз

в свои девяносто. Но Федор надел ордена.

И почти вернулся. Каких-нибудь двести шагов,

сто стуков палочки — и был бы дома, но тут

дедушку Федю убил наповал Дед Мороз.

…лежал на снегу, желтый, как апельсин.

Палочка — рядом, — древко. А знамени нет.

Стыд

— Сегодня был такой кошмар!

В метро. Трусы врезались в писку —

и такой оргазм! Аж слезы брызнули.

И так захотелось всех из вагона выгнать —

и повопить.

Бедные мы люди!..

— Со мной было еще хуже.

В троллейбусе. Вдруг —

дикое расстройство желудка.

Вся зажалась, чтобы не обкакаться.

Знаешь, сколько раз я кончила?

Бедные мы люди!..

Стон

Вторичные признаки жизни:

оперенье, цветенье, пенье.

Рассудок мой, отвяжись, не

считай в строке ударенья,

пусти зацвести, опериться,

излиться в улыбчивом стоне,

буквы склевать со страницы,

как зерна с ладони.

Сон

Чужие смерти толковать как сон,

один и тот же сон, с одним значеньем…

Не удовлетворен моим прочтеньем,

все чаще, все упорней снится он.

По ком ты, телефон, звонишь опять,

сужая оборону круговую?

Когда ж его я верно истолкую

и наконец смогу спокойно спать?

Сын

Брат лежал на бабушкиной кровати и сучил ногами.

Сейчас упадет, — подумала я. Но он не падал.

Почему не падает? — подумала я. Сучил ногами.

Должен же упасть! — подтянула за ноги поближе к краю.

Но он не падал. Подтянула еще. Сучил ногами.

Потянула. Упал вниз головой со страшным стуком.

И так, дурак, разорался, что прибежала бабуля:

Кто оставил ребенка? — И я ответила: Мама, —

но про себя, дрожа в темноте под бабушкиной кроватью.

Сан

Только кормившей грудью

видна красота уха,

только вскормленному грудью

видна красота ключиц.

Дадена только людям

создателем мочка уха,

только ключицами люди

немного похожи на птиц,

в ласках нечленораздельных

ночами туда летя,

где, колыбель колыбельных

качая, плачет дитя,

где на воздушной подушке

не спят, но делают вид

звезды, его игрушки.

И не одна говорит.

Нас. Вас

Мы любить умеем только мертвых.

А живых мы любим неумело,

приблизительно. И даже близость

нас не учит. Долгая разлука

нас не учит. Тяжкие болезни

нас не учат. Старость нас не учит.

Только смерть научит. Уж она-то

профессионал в любовном деле!..

Вес

Невесомость — это фуфло.

Все живое имеет вес.

Все любимое тяжело.

Всякой тяжести имя — крест.

Новорожденный. Часу нет.

Вместо имени — вес и рост

и любовная тяга планет,

и тяжелое пламя звезд.

Даже тень оставляет след.

Эвридикин отчетлив шаг.

Тяжек мрак. Тяжелее свет.

Никакой невесомости нет.

Космонавт, не кривляйся, ша.

Все

У меня ничего с ним не было.

У меня с ним все уже было.

Самый короткий путь

от ничего до все.

Самый скользкий.

Самый безопасный,

если предохраняться.

Весть

Да исполнятся наши уста

моления Приснодеве.

Как за пазухой у Христа,

Христу у нее во чреве.

Веры вертится веретено,

тянутся светлые нити.

Если все предопределено,

приидите, прядите

облака и вяжите для нас

свитера, рукавицы,

крестообразно у самых глаз

пересекая спицы.

И, нарядные, мы войдем

в тот вертеп, утепленный

золотистым волнистым руном, —

в храм рождественский, в божий дом,

в материнское лоно.

Считалка #5

С широко раскрытыми ноздрями

шла навстречу безвоздушной яме.

Грешник — грязь у Бога под ногтями.

Я хочу обратно к папе-маме.

Свет

Прозрачно, как алтарная преграда,

сияет небо. Мне в алтарь нельзя,

меня туда не пустят — и не надо,

раз небо, как алтарная преграда,

и след от самолета, как стезя,

как стежка, как дорожка, как дорога…

За небом — небо, в небе — небеса,

все девять. Слава Богу — Бога много.

Гораздо больше, чем вместят глаза.

Нет

Учишь плавать, бросая в омут,

летать — вышибая из-под ног табуретку.

Учишь не плакать, когда другому

это не удается. Удается — редко.

Потом учишь пролетать мимо,

стилем баттерфляй пересекая небо.

Потом учишь, что мнемо— мнимо.

Что меня нет. Что тебя не было.

Тень

Страх, мягкий, как детсткий позвоночник,

становился совершенно нестерпимым к ночи.

Ходить не могла — все время бегала,

убегала от чего-то, чего не было.

Теперь — есть. Но страх стал твердым,

несгибаемым, как позвоночник, гордым.

Больше не бегаю — как с лучшим другом,

хожу под ручку с собственным трупом.

День

мои

коленные чашечки

кофейные чашечки

кофе в постель

на двоих

тебе подавать

мне проливать

тебе слизывать

мне проливать

тебе слизывать

мне вытягивать шею

и — мурашки,

перебежчики

с твоего живота

на мой

Лень

Мурашки бегут с твоего живота на мой.

Бедняжки, думают, что убегут от смерти.

Дурашки, думают, что добегут домой,