Стихотворения, очерки, 1925-1926 - [3]

        Том болтается,

— у Кубы

     губа не дура —

жену его

    прогнали с плантаций

за неотработку

       натурой.

Луна

  в океан

      накидала монет,

хоть сбросся,

      вбежав на насыпь!

Недели

    ни хлеба,

        ни мяса нет.

Недели —

     одни ананасы.

Опять

   пароход

       привинтило винтом.

Следующий —

       через недели!

Как дождаться

       с голодным ртом?

— Забыл,

    разлюбил,

         забросил Том!

С белой

    рогожу

       делит! —

Не заработать ей

        и не скрасть.

Везде

   полисмены под зонтиком.

А мистеру Свифту

        последнюю страсть

раздула

    эта экзотика.

Потело

    тело

      под бельецом

от черненького мясца̀.

Он тыкал

     доллары

         в руку, в лицо,

в голодные месяца.

Схватились —

       желудок,

           пустой давно,

и верности тяжеловес.

Она

  решила отчетливо:

          «No!»[1], —

и глухо сказала:

       «Jes!»[2].

Уже

  на дверь

      плечом напирал

подгнивший мистер Свифт.

Его

       и ее

    наверх

       в номера

взвинтил

    услужливый лифт.

Явился

    Том

      через два денька.

Неделю

    спал без просыпа.

И рад был,

     что есть

        и хлеб,

           и деньга

и что не будет оспы.

Но день пришел,

          и у кож

           в темноте

узор непонятный впеплен.

И дети

   у матери в животе^*

онемевали

     и слепли.

Суставы ломая

       день ото дня,

года календарные вылистаны,

и кто-то

    у тел

      половину отнял

и вытянул руки

       для милостыни.

Внимание

     к негру

        стало особое.

Когда

   собиралась па́ства,

морали

      наглядное это пособие

показывал

     постный пастор:

«Карает бог

     и его

        и ее

за то, что

    водила гостей!»

И слазило

     черного мяса гнилье

с гнилых

    негритянских костей. —

В политику

     этим

        не думал ввязаться я.

А так —

    срисовал для видика.

Одни говорят —

        «цивилизация»,

другие —

     «колониальная политика».

[1926]

Христофор Коломб >*

Христофор Колумб был Христофор Коломб — испанский еврей.

Из журналов

1

Вижу, как сейчас,

        объедки да бутылки…

В портишке,

      известном

           лишь кабачком,

Коломб Христофор

         и другие забулдыги

сидят,

   нахлобучив

         шляпы бочком.

Христофора злят,

        пристают к Христофору:

«Что вы за нация?

        Один Сион!

Любой португалишка

          даст тебе фору!»

Вконец извели Христофора —

             и он

покрыл

    дисканточком

          щелканье пробок

(задели

   в еврее

      больную струну):

«Что вы лезете:

       Европа да Европа!

Возьму

   и открою другую

           страну».

Дивятся приятели:

        «Что с Коломбом?

Вина не пьет,

      не ходит гулять.

Надо смотреть —

        не вывихнул ум бы.

Всю ночь сидит,

       раздвигает циркуля».

2

Мертвая хватка в молодом еврее;

думает,

   не ест,

      не досыпает ночей.

Лакеев

   оттягивает

        за фалды ливреи,

лезет

   аж в спальни

         королей и богачей.

«Кораллами торгуете?!

          Дешевле редиски.

Сам

  наловит

      каждый мальчуган.

То ли дело

     материк индийский:

не барахло —

      бирюза,

          жемчуга!

Дело верное:

      вот вам карта.

Это океан,

     а это —

         мы.

Пунктиром путь —

         и бриллиантов караты

на каждый полтинник,

          данный взаймы».

Тесно торгашам.

       Томятся непоседы.

По̀ суху

    и в год

       не обернется караван.

И закапали

     флорины и пезеты

Христофору

      в продырявленный карман.

3

Идут,

   посвистывая,

         отчаянные из отчаянных.

Сзади тюрьма.

       Впереди —

            ни рубля.

Арабы,

      французы,

        испанцы

            и датчане

лезли

   по трапам

       Коломбова корабля.

«Кто здесь Коломб?

         До Индии?

              В ночку!

(Чего не откроешь,

        если в пузе орга́н!)

Выкатывай на палубу

          белого бочку,

а там

   вези

     хоть к черту на рога!»

Прощанье — что надо.

          Не отъезд — а помпа:

день

  не просыхали

        капли на усах.

Время

   меряли,

       вперяясь в компас.

Спьяна

    путали штаны и паруса.

Чуть не сшибли

       маяк зажженный.

Палубные

     не держатся на полу,

и вот,

   быть может, отсюда,

            с Жижона

на всех парусах

       рванулся Коломб.

4

Единая мысль мне сегодня люба,

что эти вот волны

        Коломба лапили,

что в эту же воду

        с Коломбова лба

стекали

    пота

      усталые капли.

Что это небо

      землей обмеля́,

на это вот облако,

        вставшее с юга, —

— «На мачты, братва!

          глядите —

               земля!» —

орал

  рассудок теряющий юнга.

И вновь

    океан

      с простора раскосого

вбивал

      в небеса

       громыхающий клин,

а после

    братался

        с волной сарагоссовой,

и вместе

    пучки травы волокли.

Он

     этой же бури слушал лады.

Когда ж

    затихает бури задор,

мерещатся

     в водах

        Коломба следы,

ведущие

    на Сан-Сальвадор.

5

Вырастают дни

       в бородатые месяцы.

Луны

   мрут

     у мачты на колу.

Надоело океану,

       Атлантический бесится.

Взбешен Христофор,

         извелся Коломб.

С тысячной волны трехпарусник

              съехал.

На тысячу первую взбираться

             надо.

Видели Атлантический?

           Тут не до смеха!

Команда ярится —

         устала команда.

Шепчутся:

     «Черту ввязались в попутчики.

Дома плохо?

      И стол и кровать.

Знаем мы

     эти

       жидовские штучки —

разные

    Америки

        закрывать и открывать!»

За капитаном ходят по пятам.