Стихотворения - [51]

Когда ваш край пожаром загудит

(О, разве это выразить словами!),

Когда вам царь прикажет обожать

Мундир, этап, Сибирь, остроги, плети,

С какою песней вы и ваши дети

Царю восторг придете выражать?

Влетает царь, как палка в городки,

Здоровается с войском для начала.

«Здравья желаем!» – шепчут все полки,

И точно сто медведей зарычало.

Царем сквозь зубы брошенный приказ

Мячом несется в губы коменданта,

Из уст в уста, все дальше, и как раз

Доносится до крайнего сержанта.

И по рядам нестройный гул прошел,

Штыки блеснули, сабли засверкали.

Вы кашеварный видели котел,

Коль на линейном крейсере бывали:

Валят пшено – бочонков шесть туда,

Шипя, хрипя, работают насосы,

Рекою шумной хлынула вода,

И, чтоб варилась весело бурда,

Ее мешают веслами матросы.

Еще стократ бурливее котла

Французская палата депутатов,

Когда проект комиссия внесла

И наконец подходит час дебатов,

А уж Европе подвело живот,

И на обед она свободы ждет.

Крик начался. Один в потоп словесный

Спешит облечь свой либеральный пыл;

Тот вспомнил вольность, а народ забыл;

Тот веру славит. Некий неизвестный,

О страждущих народах говорит,

Царя и разных королей корит.

Ему ответом – гул весьма нелестный.

Орут: «К порядку болтуна призвать!»

Вдруг настежь дверь. Министр финансов входит,

Держа в руках огромную тетрадь,

И канитель на три часа заводит:

Долги, кредит, учет, переучет,

Проценты, сборы, пошлины, доход.

Послушали – и загалдели снова,

Шумят, как шторм, не разобрать ни слова.

Народы уж готовы ликовать,

Правительства поджали хвост в тревоге,

А речь идет… всего лишь о налоге.

Так вот – кому случилось побывать

На депутатских прениях в Париже

Иль кашеварню посмотреть поближе,

Поймет, какой раздался шум и гам,

Когда приказ разнесся по полкам.

Три сотни барабанов затрещали,

И, как весной расколотые льды,

Пехотные расстроились ряды,

Колоннами сошлись – и зашагали.

Крик командиров, барабанный гром…

Царь – будто солнце, рой планет кругом,

То цепью полк проходит за полком.

Царь выпускает стадо адъютантов,

Как свору псов иль стаю воробьев,

Летят, кричат, своих не слыша слов,

Им вторит крик полковников, сержантов,

Оружья звон и грохот музыкантов.

И вдруг, полки собрав в единый ряд,

Сомкнулась кавалерия стеною,

За ней громадой поползла стальною

Пехота, как размотанный канат.

Потом пошли фигуры, повороты,

Вот конница лавиной в семь полков

Во весь опор несется в тыл пехоты,

Так свора псов, трубы заслыша рев,

Летит к медведю, что, зажат в капкане,

Стоит, бессильно корчась, на поляне.

А вот пехота сдвоила ряды

И словно ощетинилась штыками,

Так еж топорщит иглы в час беды.

Вот конница тринадцатью полками

Летит навстречу скрытому врагу

И застывает вдруг на всем скаку.

И долго там шагали и скакали,

И пушки взад-вперед передвигали,

По-русски, по-французски всех ругали,

Под стражу брали, по шеям давали,

С коней слетали, головы ломали,

И, наконец, монарха поздравляли.

Предмет велик, и важен, и богат,

Певца его бессмертье ждет, нет спора;

Но муза гаснет, как в песке снаряд,

Под кучей прозаического сора.

И как Гомер, поющий спор богов,

Заснуть на полуслове я готов.

Но наконец проделал царь с войсками

Все то, о чем слыхал или читал.

И, как прибрежный отбегает вал,

Шумя, стуча замерзшими ногами,

Расходится и тает круг зевак,

Ряды тулупов, кожухов, сермяг:

Озябнув, любопытство утомилось

А во дворце роскошный стол готов.

На завтрак иностранных ждут послов,

Что, покупая царственную милость,

Чуть свет встают, презрев мороз и лень,

Чтобы на смотр являться каждый день

И повторять в восторге: «Дивно! дивно!»

Царя все гости хвалят непрерывно,

Кричат, что в мире лучший тактик он,

Что полководцев он собрал могучих,

Что воспитал солдат он самых лучших,

Что царь – пример монархам всех времен,

И, пресмыкаясь перед царским троном,

Смеются над глупцом Наполеоном,

А между прочим, на часы глядят,

Скорей бы, мол, кончалась эта мука.

Мороз под тридцать. Все уж есть хотят,

Всем челюсти зевотой сводит скука.

Но царь еще раз отдает приказ.

И вновь полкам – буланым, серым, бурым

Приходится вертеться по сто раз,

Шагать, скакать неистовым аллюром,

Смыкаться иль растягиваться шнуром,

Раскидываться веером опять

Иль ждать атаки, строй сомкнув стеною.

Так старый шулер часто сам с собою

За стол садится – карты тасовать,

Раскладывать и смешивать, сдавать,

Как будто жадной окружен толпою.

Но, видно, стало и царю невмочь

Он повернул и вдруг поехал прочь.

И на ходу застывшие колонны

Стояли долго, брошены царем.

Но наконец раздался трубный гром,

И двинулись, качнувшись, пеший, конный,

Ряды, ряды – кто сосчитает их?

Вползли в ущелья улиц городских,

Ни в чем не уподобясь тем потокам,

Что с диким ревом, мутны и грязны,

Свергаются с альпийской вышины,

Чтоб в озере прозрачном и глубоком

Свои очистить волны, отдохнуть

И дальше, средь сияющей природы,

Спокойно мчать смарагдовые воды,

В цветущий дол прокладывая путь.

Блестящий, свежий, будто снег нагорный,

Вливался утром каждый полк сюда,

А выходил усталый, потный, черный,

Грязнее в грязь растоггганного льда.

Плац опустел. Ушли актер и зритель.

На площади чернеют здесь и там

Убитые. На этом белый китель:

Улан. Другой разрезан пополам,

И кто, кем был он? В грязь одежда вбита,

И размозжили голову копыта.

Один замерз и так стоит столбом,