Стихотворения и поэмы - [34]

А сто двадцатый встал.

Ворон сорвался, царапая лоб,

Крича, как человек.

И дымно смотрели глаза в сугроб

Из-под опущенных век.

И лошади стали трястись и ржать,

Как будто их гнали с гор,

И глаз ни один не смел поднять,

Чтобы взглянуть в упор.

Уже тот далеко ушел на восток,

Не оставив на льду следа,

Сказал батальонный, коснувшись щек:

«Я, кажется, ранен. Да».

1922

74. «Я одержимый дикарь, я гол…»

Я одержимый дикарь, я гол,

Скалой меловою блестит балкон.

К Тучкову мосту шхуну привел

Седой чудак Стивенсон.

И лет ему нынче двадцать пять,

Он новый придумал рассказ:

Ночь отменена и Земля опять

Ясна, как морской приказ.

Пуля дум-дум, стрела, динамит

Ловили душу мою в боях,

И смеялась она, а сегодня дрожит

Болью о кораблях.

Но я такой: не молод, не сед,

И шхуне, что в душу вросла,

Я не могу прочертить ответ

Соленым концом весла.

Пусть уходит в моря, в золото, в лак

Вонзать в китов острогу,

Я сердце свое, как боксер — кулак,

Для боя в степях берегу.

1922

75. МОСТ

Поволжскому сердцу ветер над мостом

Дул многоверстным гудком,

Синим плясал на костях помоста

Чехословацким штыком.

И виделось мосту — черному чуду:

Дикие голуби прячут в скиты

Богородиц лесные венки,

Вскипают под берегом руды,

Кипят и палят плоты.

Не рыбу-чехонь по отмели гонит

Остроперый орел-белохвост, —

На восток застучали толпы и кони

Через утренний, сизый мост.

А ночью он змеем в небо прянул,

О холод вод разбил чешую, —

Пытала земля в крови, в бурьяне

Ненасытную силу свою.

Над верблюжьим и лошадьим храпом

Мост тянул в прозрачной высоте

Черные обугленные лапы,

Перерубленные у локтей.

Вкруг деревни, как шальные крысы

Жались по береговой стене,

Но уж алым яблоком-анисом

Наливалось солнце в ильмене.

Хоронила кости по дорогам,

Спрашивала медная мордва

Мастырпаса — лугового бога,

Жирно ли подымется трава.

На дворе раскольничьего дома

Догорала старая солома,

Низким дымом поле не слепя,

И бежало слово исполкомов

Горицветом красным по степям.

Мастер молчаливый, четкий

Крикнул клич в поемные луга,

И связали умною решеткой

Черным чудом снова берега.

И когда отчетливый и грозный

Над водой простерся переход,

Снова версты в крике паровозном

Хлынули с заката на восход.

Над гуртом аульим, по каменьям,

В богородичном бору

Рельсовые закрутились звенья,

Соловьем заныли на ветру.

Породнились свистами с овчиной,

С хлябью баламутною реки,

Там, где сом, объевшись мертвечиной,

Белым брюхом бился о быки.

Над мостом же полотняный голубь

Ширь клевал у неба на краю,

Над мостом же часовой веселый

Пел про злую молодость свою.

1922

76. «Хотели снять орла — веревок жалко…»

Хотели снять орла — веревок жалко.

Крыло железо-пуля не берет,

Виси себе, и — ходит ветер валкий.

Красноармейский взвод поет.

Большая лошадь бродит садом,

Язычница — поклоны солнцу бьет,

Скрипи, орел, раз это ветру надо,

Раз ржавое железо не цветет.

В бетон республиканского фонтана

И мяч стучит, и пятки шалуна,

И детский смех, но нам смеяться рано

И нет еще нужды запоминать.

1922 (?)

77. ЛОДКА

Кустарник стаял. Поредели сосны,

На неожиданном краю земли

Лежала лодка в золотых осколках

Последнего, разбившегося солнца.

Ни голоса, ни следа, ни тропы —

Кривая лодка и блестевший лед.

Как будто небо под ноги легло.

Лед звал вперед, сиял и улыбался

Большими белыми глазами — лед!

Он легким был, он крепким был, как мы,

И мы пошли, и мы ушли б, но лодка —

Она лежала строго на боку,

Вечерние, погнувшиеся доски

Нам говорили: «Здесь конец земли».

За черным мысом вспыхнуло сиянье,

И золото в свинец перелилось.

Ты написала на холодной льдине —

Не помню я, и лед и небеса

Не помнят тоже, что ты написала, —

Теперь та льдина в море, далеко

Плывет и дышит глубоко и тихо,

Как этот вечер в золотых осколках

Плывет в груди…

1922

78. ИСЛАМ

Илль Алла.

Уста мои — правда и суд!

Вам — люди, вам — облака, вам — звери пустыни,

Отец его — дымчатогорбый верблюд,

Зеленокудрая мать его — пальма в Медине.

Я шел по следу его ноги,

Но уголь — сердце его, душа — блудница,

Он неверным служил, он чистил им сапоги,

Он сражался за них и от битвы не смел отклониться.

И я отошел, отошел я в ветер и путь —

Ему ли, Алла, ему ль опрокидывать тьму?

И верблюд изумрудный рассек мне копытами грудь,

И собака святая пролаяла: да, ему.

Элиф, лам, мим!

Слушай:

Зеленее леса ночь Аль-Кадра,

Кто в двери и в сердце мое постучал?

И встал я как муж, и как воин я встал, и как брат,

Губами на губы и сталью на сталь отвечал…

Близок срок…

Пальмы устали качать головой на восток,

Молятся травы, и львы не приходят к воде —

Не сто поцелуев, но истинно трижды сто

Я возьму у тебя при первой ночной звезде,

Чтобы в эту ночь Аль-Кадра

Моя жизнь вернулась ко мне.

И тому человеку сказал я: «Пора»,

Которого нет сильней…

Уста мои — правда, и уста мои — суд!

Завтра в путь отправляться мне,

Потому что погонщик я, и верблюд,

И земля, и небо над ней…

И завтра — меч.

Спи, мой цветок,

Сегодня мир — на земле и на воде.

Сегодня в ночь Аль-Кадра

Даже самый отверженный из людей

С пророками входит в рай…

1922

79. АФГАНСКАЯ БАЛЛАДА

Леса кораблей, контор редуты,

Машин и монет блистанье,

А вся эта мельница на ходу

Зовется Великобритания.

Синебородые, глина предместий,

Вершин ледяной кочан,

Чалма и песок, а всё это вместе

Зовется Афганистан.

Но синебородых людей не слабее

Люди из Лондона и Бомбея.