Стихотворения и поэмы - [11]

неслышно отхожу на расстоянье

руки, тобой протянутой когда-то.

(По склону дня, № 435)

Стужей близкого покоя

веет за версту вода.

Невзначай махнул рукою —

как простился навсегда

с этой пожней, с этой пашней,

с колокольным этим днем,

с красотой позавчерашней,

с вороньем —

все бесшабашней

празднующим вороньем.

(Успенье)

Тот же мотив — и в стихах «Комаровского» цикла:

…счастлив домом своим, домочадцами, дымом

между сосен, котом

на крыльце, и в неведенье непобедимом,

как все будет потом.

(«Никакая как будто еще и не старость…»)

Веранда, старые друзья, ученики, прощание с садом, «с котом на крыльце», «недописаны строчки, недодумана жизнь» (№ 445), вспоминается детство, няня, Святые горы: «По памяти рисую: вот изба…» (№ 458), пишутся стихи последним друзьям (№ 459–463)… Откуда такая уверенность, что они последние… Вспоминаются «уехавшие» друзья, те, с которыми свидания уж точно не будет в этой жизни. И при этом пишутся стихи о городе, который они теперь уже не увидят (так думалось тогда), город «лиловый, линялый, ленивый» (№ 463). Последние стихи городу (№ 467), питерским речкам, каналам… И эпиграф ставится из стихов друга — Александра Кушнера: «Пряжку, Карповку, Смоленку, / Стикс, Коцит и Ахеронт…» Значит, все-таки Стикс…

«Сколько ж было!.. А было… и жгло…» Последние стихи дочке, последний приезд на дачу, прощание с женой, последние строчки в тетрадке: «Уходит жизнь моя в песок, / целую тихий твой висок…»

Так загодя простился Глеб Семёнов со всем, что он ценил и любил в этой земной жизни. Теперь пришло время жизни его стихов, которые впервые приходят к читателю в неискаженном виде.

Парное молоко (1937–1941)

I

1. Отрывок («Туда, туда… Опять в разгаре…»)

Туда, туда… Опять в разгаре

зимы, в кромешном декабре,

от грязи питерской, от гари,

от диких споров на бульваре

и поцелуев во дворе, —

туда, по мановенью слова,

где ждут нескладного и злого

уют, прощение, добро,

где кот об ноги трется снова

и где, сощурившись хитро,

соломенный заслон от стужи

хозяин к раме прикрепит —

и сразу сделается уже

наш мир; пускай себе снаружи

морозит и метель кипит, —

чуть смеркнется, за самоваром

кто с книжкой, кто с журналом старым

сойдемся мы в согласный круг

и дышит горьковатым жаром

янтарный чай, наш общий друг, —

туда душой лечу…

2. «Едва я только спрыгну с поезда…»

Едва я только спрыгну с поезда,

мне ветер — словно пес — на грудь.

Ромашки кланяются поясно

и зазывают отдохнуть.

Но вдоль покоса, мимо пахоты

иду я к дому над рекой,

где окна в яблони распахнуты,

а в чистых комнатах покой;

где хлеб, гордясь домашней выпечкой,

почил на кринке с молоком;

где самовар ворчит с улыбочкой

на песьи просьбы под окном;

где — каждой черточкой родимые —

отметки роста на дверях;

где погреб веет холодиною

и где чердак совсем одрях.

Дверные скрипы вспомню сразу я,

в морщинках прежних потолок. —

Все закоулки я облазаю,

не чуя под собою ног.

И, лишь умаявшись до лешего,

я опрокину в два глотка

за детство, в доме прошумевшее,

стакан парного молока!

3. Сын вернулся

Сын не забыл родную мать…

Блок

Ветер вздрагивает в пуще,

вечер, спать да спать.

Ты на сон меня грядущий

поцелуешь, мать?

Пусть сегодня мне приснится

детство у горы.

Что могло перемениться

с золотой поры?

Я такой же, только волос

у меня темней.

Я такой же, только голос

у меня сильней.

Только я немножко выше

стал, чем в те года.

Только ты немножко ниже,

чем была тогда.

Все такая ж, только волос

у тебя седей.

Все такая ж, только голос

у тебя слабей.

И тебе пускай приснится

детство у горы.

Что могло перемениться

с золотой поры!

Ветер стих над синей пущей,

вечер, спать да спать…

Дай тебя на сон грядущий

поцелую, мать!

4. Отцу

От душераздирающей молвы —

в бессмысленные шорохи травы.

От полупринудительных застолий —

к свиданиям с естественнейшей волей.

Ненужное ружьишко за плечом —

раздумье обо всем и ни о чем.

5. Снежный сад

За ночь легкий выпал снег,

сад мой запорошило,

всех угадываю, всех,

кто гостил непрошенно!

Вдоль березок молодых

к старому курятнику

лисьи тянутся следы

цепкой аккуратненькой.

По искристой целине —

птичьих лап петелины,

как узор на полотне,

вышитый затейливо.

Мелко, вдоль и поперек,

с росчерками, бисером,

исследил снега хорек,

словно век был писарем.

В огород — наперебой

лакомства выискивать

зайцы шли и всей гурьбой

подгрызали изгородь.

А в сугробе — воробей.

Эка жизнь короткая! —

Стайкой пои и стайкой пей,

а помрешь сироткою!

И наутро — хоть бы хруст!

Тени ходят синие.

Спит смородиновый куст

в непробудном инее,

солнце машет через дым

полушалком розовым…

Хорошо искать следы

во саду березовом!

6. Песенка

Брожу-блуждаю по лесу,

с деревьями дружу.

До самого до пояса

в сугробы захожу.

Шепчу стихи старинные,

свищу на все лады.

Ищу следы звериные

и девичьи следы.

Вот под сосною — беличьи,

вот — заячий поскок.

Но затерялись девичьи —

совсем я сбился с ног!

Куда они девалися, —

ищи теперь, свищи?!

Закатные из-за леса

ложатся вкось лучи.

На грудь метель бросается

и щеки лижет мне…

Ау, моя красавица,

в какой ты стороне?

7. Дядя Ваня

Стоят березы в легком золоте,

в тяжелом золоте дубы.

С утра до вечера вдоль Сороти

разносит отзвук молотьбы.

А дядя Ваня в одиночестве

пристроился под бережком.

Для старика нет выше почести —

дай посидеть ему тишком.

У ног четыре вижу удочки,