Стихотворения и поэмы - [94]

Шрифт
Интервал

И вот костюм, по новой моде — яркий,
Цвет молока с малиной (есть такой),
Мелькает меж деревьями… Рукой
Махнула робко… Раз, два, три! Готово!
Чрез месяц на приветливое слово
Ее — пан Генрих дергает плечом…
Как? Взором, вздохом или слез ручьем
Связать того, кто путь миров изменит?
Комедия!
                И снова пиво пенит
Компания у «Черного осла».
А летом, удалившись в глушь села,
Не сетует, что угнетен тоскою
Пан Генрих — нет! Он скорбью мировою
Теперь охвачен с головы до ног:
Здесь человек и гражданин не смог
Признанья вечных прав добиться! Всюду
Царит неволя! Чахнущему люду
Удел — пролить для сытых кровь и пот!
Народ убог и слеп, как жалкий крот!
Паны — что скот, без мыслей, без стремлений!..
Отцу он не вверял своих воззрений,
Они ему, конечно, далеки!
А если вдруг тяжелый груз тоски
Ему на плечи опускался хмуро,
Он способ знал (великие натуры
Всегда умеют, захворав тоской,
Ее вводить умело в должный строй):
В вечерний час тихонько у порога
Сверкал лукавым глазом Кутернога,
Седого пана неизменный раб…
Ночь летняя порассказать могла б,
Когда бы вдруг заговорить сумела,
Что, мол, служить отцу — благое дело,
Но и сынка не вредно развлекать.
Но всё еще гаремную печать
Не трогали… (В семье царил обычай
Считать, что шутки Людвига в девичьей —
Большая тайна… а тем паче сын
И дочь… ни-ни…) Пожалуй, я один
Могу назвать наяд и нимф крестьянских,
Допущенных в уют покоев панских
Скучающего пана развлекать…
Но это ни к чему… Одна, иль пять,
Иль десять… Без учебника понятно,
Что в личной спальне… действуют приватно.
До этих дел нам дела нет никак!
Пан Людвиг тут вторично подал знак —
И всадники помчались, поспешили
И золотой волной вечерней пыли
Большую площадь вдруг заволокли.
И грянул туш. «Пошли! Пошли! Пошли!..» —
Волнуясь, шепчет панство. Кони скачут,
А знатоки глядят вовсю, судачат:
Какая стать, какая резвость, ход,
Кому беду фортуна принесет,
Кому отдаст торжественные лавры.
Не молодые люди, а кентавры
Стремятся мимо пленного орла…
Когда бы воля сизому была —
Взлетел бы он, под небеса поднялся.
Как тот, что над корчмою состязался
С казацким добрым вороным конем…
Но не тоской — презрения огнем
Помянем эту славу дня былого…
О «добрый» старый мир, будь проклят снова,
Где Кутерноги подают дивчат,
Когда отец — старик, в солдатах — брат.
В последний раз помянем с омерзеньем
Тот мир, покончим с «сладостным виденьем» —
И дальше в путь…
                             Уж не один забег
Прошел в поместье. Тот, другой, рассек
Победы ленту. Зрители в ладони
С восторгом плещут. Отдыхают кони
Вспотевшие, чтобы сорваться вновь
В безумный бег. В глазах у них любовь
К хозяину (хозяин так считает)
Час от часу всё пламенней сверкает…
Последний круг — опять гудит земля,
И всадники несутся вскачь, пыля,
Под возгласы и марша грохот дикий…
Минута — и приветственные крики
Взлетят под небо…
                               Пшемысловский-пан
Побагровел: ну и шельмец Марьян!
Прискачет первым, бестия лихая!
А панна Стася веер, замирая,
Опять прижала к сердцу докрепка,
И безотчетно выдает рука
Секрет ее волнений и желаний…
Без пятен славный род Медынской-пани,
Супруг ее слыл малым неплохим,
Да уплыло имение, как дым,
И не одно! Напрасно и стремиться,
Чтоб за Марьяна дочку мог решиться
Отдать пан Пшемысловский… Но притом
Известно всем: блистательным цветком
Растет любовь и зреет под запретом…
Вот гости к победителю с приветом
Направились… Для обозренья им
Конюший старый, сгорбленный Максим,
Шпака, коня счастливого выводит.
Конь утомился, ребра так и ходят,
Но биться об заклад готов Марьян,
Что птицей легкокрылой, дик и рьян,
Он снова может мчаться без предела…
А Стася — Стася даже побледнела:
Конек чудесный! Милый! Дорогой!
Лишь Пшемысловский тут кривит душой,
И злость ему под горло подступает:
Опять коней арабских побивает
Негодный Шпак… бездельник… сто чертей!
А Генрих! Генрих… На коне, ей-ей,
Как мокрая ворона на заборе!
Но средство разогнать досаду вскоре
Надежное нашел ехидный ум.
Под россказней и поздравлений шум
Велел тихонько Людвиг Кутерноге,
Чтоб поучили в стойле, на пороге,
Как гости удалятся на обед,
Максима-конюха… Проклятый дед,
Совсем коней забросил!
                                        И, украдкой
Распорядясь, вошел с улыбкой сладкой
В круг пышных дам и молодых господ.
А день на запад наклонил с высот
Свое чело. Курилась над именьем
Сухая пыль.
                    С подчеркнутым уменьем
Попотчевать гостей и обласкать,
Велит столы пан Людвиг накрывать,
Лакеев твердо направляет дело.
Кипит токай, шампанское вскипело,
Наполнив кубки. Началась пора
Бесед и шуток. Старики «вчера»,
Как легкий мяч, друг в друга запускают,
А молодые «завтра» защищают,
И за «сегодня» бой почти готов.
Хозяин строй обеденных столов,
Как маршал перед боем, озирает
И с паном Замитальским поминает
Год тысяча…
                  Блистательный Густав
Доволен, трем девицам разостлав
Силки любви. Для славного Марьяна
Несут большую кружку, славу грянув
В честь победителя. Карпович сам,
Хоть в аскетизме и клялся друзьям,
Урчит блаженно, словно кот ленивый.
Тибурций жмется с краю, торопливо
Наливку допивая.
                              «Ну, вперед! —
Шепнул себе — и начал: — Не умрет,
Не сгинет ввек дух рыцарский высокий!»

Еще от автора Максим Фаддеевич Рыльский
Олександр Довженко

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Полное собрание стихотворений

В. Ф. Раевский (1795–1872) — один из видных зачинателей декабристской поэзии, стихи которого проникнуты духом непримиримой вражды к самодержавному деспотизму и крепостническому рабству. В стихах Раевского отчетливо отразились основные этапы его жизненного пути: участие в Отечественной войне 1812 г., разработка и пропаганда декабристских взглядов, тюремное заключение, ссылка. Лучшие стихотворения поэта интересны своим суровым гражданским лиризмом, своеобразной энергией и силой выражения, о чем в 1822 г.


Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)


Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.