Стихотворения и поэмы - [41]

Он пил из моря, — так века веков.

И та же самая валов отвага,

И та же древняя, как вечность, сага

Шумела здесь, у моря, средь песков,

Когда Мицкевич силою стихов

Глушил в себе печаль сердечных тягот.

И вот мне показалось, — шутки прочь! —

Что десять лет былых — одна лишь ночь,

Что с Аю-Дагом я не разлучался,

Что то был сон, — и каменный медведь,

Сумевший среди моря замереть,

Владимирскою горкой показался.

2

Моря в солнечных искрах

Ветру не потушить,

И зарниц его быстрых

В строфы не заключить.

Сказка… И золотая

Рыбка молвила так,

Чешуею сверкая:

«Чего хочешь, рыбак?»

3

Мне Крыма берега милы,

Как другом, восторгаюсь Крымом

И всё зову его любимым,

Не ждя за рифмы похвалы.

Пусть ясный день или туманный,

Пусть тучи по небу плывут,

Пусть мачту злые ветры рвут,

Пусть вечер — тихий и желанный, —

Он нам родной, он дорог нам

Могучим, красочным разливом,

И шумом улицы счастливым,

И чайкой, близкою к волнам.

И жаль, что средь необычайной

Красы, какой пленялись вы,

Певец Москвы, певец Литвы,

Тарас, ты не был, хоть случайно!

4

Невозмутимый сын украинской долины,

Тебе привет и честь несу я, «Взлет орлиный»![22]

Ты улыбаешься: дрожал средь облаков

Я на твоем краю, что вправду для орлов…

И даже слово край не к месту, хоть почтенно:

Я не был на краю, признаться откровенно…

И всё ж благодарю за сосны в вышине,

За села, в дружеском согретые огне,

За синеву лесов, за ветви черных буков,

За ветер, веющий волнами нежных звуков,

За синь подснежников, за блеск иглистых трав,

За кружевную даль, как вышитый рукав,

И… даже и за то, — друзья, прошу прощенья! —

Что гнулись у меня от страха там колени.

IV. ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЙ

1

Там, в саду, листва густая

И разумный соловей.

Как артист, свой голос зная,

Вот запел он, — огневая

Льется песня меж ветвей.

Притаился я в покое

И слежу за ним тайком:

Он поет… Но что такое?

А! Смотри! Уже их двое

Залились в кусте густом!

2

Стал легкомыслен я: пишу хореи

Про соловьев (от них схожу с ума),

Читать согласен Дориана Грея,

Не отказался б даже от Дюма,

Купил себе цветную тюбетейку

И только трость случайно не купил…

Знать, ты меня, лукавый соловейка,

В курортного гуляку превратил!

3

Звук флейты слышен на лужке:

         Тиу, тиу, люлю.

Висячий мостик на реке,

         Подобной хрусталю.

По мостику она идет —

         Я так ее люблю,

Она ж не любит… Я — не в счет! —

         Тиу, тиу, люлю.

А мостик узок и высок,

         И далеко земля…

И отзывается смычок:

         Тили, тили, ляля!

V. ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЙ

1

Сквозь прогнившую листву подснежник

Тоненьким пробился стебельком.

От весны и трав чудесных, вешних,

С болью вспоминаешь о былом.

Ну, конечно, тяжело в разлуке

С жизнью, рвущейся вперед и ввысь.

Почки, погляди, на старом буке

До самозабвенья налились.

Снова он покроется листвою,

Лишь просторы лето обовьет, —

И над павшею листвой, весною,

Вновь подснежник синий расцветет.

2

…Мне вспомнилась (за прорезью окна

Пахучий темный сад, объятый мглою),

Мне вспомнилась из детства ночь одна:

Село, умывшееся после зноя,

И хаты призрачные под луной,

Росистое дыханье летней неги,

И там, за сказочною стороной,

Стук дальней затихающей телеги.

Куда-то вдаль печаль меня влекла,

И надо мною взрослые шутили, —

Но эта ночь сладчайшею была

Из всех ночей, что сердце полонили.

VI. ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ

Не зная устали, по штукатурке дома

Ползут глицинии. Округлый, как роса,

Играет светом день. Вдруг — тени полоса,

И море меркнет вновь, исполнено истомы.

Безмолвный кипарис, хороший мой знакомый,

На переменчивые смотрит небеса;

А тут, внизу, цветы, — янтарная оса

Их светлый дар несет к себе, в свои хоромы.

Прощайте! Я хочу, чтоб в лето вы вошли,

Как входят в гавани большие корабли:

К покою мудрому, к заслуженной дремоте.

А мне сегодня в путь — там ждет меня весна;

Весна скромна, но как зовет она!

Скорей к Днепру, к друзьям, к родной моей работе!

Апрель 1939 Ялта

221. ПИСЬМО ПО УТЕРЯННОМУ АДРЕСУ © Перевод А. Гатов

Сутулый, в гимназической фуражке,

Рассеянный мечтатель и позер,

Терявшийся среди чужих, — замашки

Я эти сохранил и до сих пор, —

Таким в зеленом Корсуне, над Росью,

Я был, когда тебе сказал я «ты»

И в первый раз в твоих тяжелых косах

Почувствовал и росы и цветы;

Когда из пригоршни твоей пил воду —

Ты помнишь? — у криницы ледяной,

И голос иволги горячим медом

Плыл, опьяняя в тишине лесной;

Когда из погремушки-пистолета,

Приревновав меня, стрелялся друг;

Когда, волнуясь, мы читали Фета;

Когда под летним ливнем во весь дух

Мы бегали — и под душистым сеном

Украдкой целовались в час ночной,

И колыхалось над твоим коленом

Лишь платьице батистовой волной;

Когда я был такой наивный, дикий,

Каким хочу я быть — и не могу…

Там, среди клевера и повилики,

Быть может, счастлив был я на лугу.

А спицы бабушки! Она поди-ка

Чулок связала чуть не миллион!

А спелая и сладкая клубника,

Глядевшая на нас со всех сторон!

На белый подоконник на рассвете

Ее ты клала мне… Я помню их,

Рассветы рдяно-золотые эти,

И всплески весел, верных и живых!

Всё это было: и река в купавах,

И яблоня, и песня, и окно,

И жадность рук, тревожных и лукавых,

Во тьме провинциального кино,

И влажных уст сердитое молчанье,

Когда, быть может, я и не был прав,

И без большой печали расставанье —

Слезинки не упало на рукав…

Куда там — слезы! Синяя от века,