Стихотворения и поэмы - [124]

И всё не отучусь — пишу который год!

И не одни стишки, — найдя в себе отвагу,

Трактаты писывал и драмы стихоплет…

Герой одной из них попался в передрягу —

Он метился в свинью, что взрыла огород,

А палкой наповал убил родного брата,

Твердя, что темнота в том наша виновата.

11

Герб гимназический с фуражки сняв своей,

Я тоже посещал тот клуб в былые годы.

Не карты, не вино туда влекли гостей, —

Сходилися туда поэты, счетоводы,

И спор они вели, всех споров горячей

(Друзья, мы спорщики, как видно, от природы),—

Есть слово ли у нас такое — позаяк?

И аргумент звучал: никто не скажет так!

12

И просвитянства там встречалося немало,

И дух «Гречаников»[142] цвел слишком пышно там.

Иная голова, однако, понимала,

Что можно день прожить без этой песни нам.

Да вот репертуар (его всегда хватало!)

Всё ж труден иногда и нашим мастакам…

Там Лысенко бывал, и в том же самом зале

Порой творения Бетховена звучали.

13

Бывало много там и желто-голубых,

Покрывших свой народ впоследствии позором,—

В земле далекой гнить уделом стало их,

А слово доброе прошло оралом спорым

От края ближнего и до веков иных,

По всем родным полям, по всем родным просторам,

Вспахали почву нам Тарас, Сковорода,

И светит нам, живым, — бессмертная звезда!

14

Гремел там грозный бас Цесевича Платона,

Сердца «Посланием» Садовский потрясал…

Когда ж закрыли клуб блюстители закона,

Микола Лысенко нежданно вдруг завял…[143]

Но всё же удалось преодолеть препоны,

И клуб украинский опять работать стал

Под мудрой вывеской: «Семья» — «Роди́на» (или

По-русски — «Ро́дина»), — его и разрешили[144].

15

Я был мечтателем. «Мечты» — плохое слово!

Оно затрепано. Как жизнь в него вдохнуть?

А трудно без него. Едва вздремну — готово:

Вода передо мной течет в далекий путь;

В далеком далеке ни облачка седого;

Зеленоватый линь сквозь голубую муть

Чешуйкою блеснет. Удилище сжимаю

Рукой дрожащею… секунда — и поймаю!

16

Мечты! Мечты! О чем я только не мечтал,

Я в детстве о каком не думал только деле!

Решив стать столяром, тесал я и строгал

У дядюшки Кузьмы, а годы подоспели —

Летательный снаряд с Яськом изготовлял

(О, добрых братьев Райт старинные модели!),

Качаясь на ветвях, я полагал — вот-вот

Взовьется в небеса мой гибкий самолет.

17

С такой фантазией, богатой бесконечно,

Бежать в Америку нам было ни к чему.

Сидим с Яськом. «А ну, брат Ягуар, конечно,

С тобою лассо! — так я говорю ему,

Яську. — Подай его!» И вот мустанг беспечно

Пасется меж саванн; к мустангу самому —

Совиное Крыло — лечу ветров быстрее,

И звонкое лассо уже на конской шее.

18

Я верен удочке, от доброго ружья

Вовек не отрекусь, хотя другие страсти

Не раз владели мной, любезные друзья! —

У ягод и цветов бывал я в милой власти.

Хоть окулировать [145] не выучился я,

Зато копал, сажал и был силён по части

Подвязывания. На склоне лет ко мне

Вернулась эта страсть в поселке Ирпене.

19

Теперь там Фриц иль Ганс, а то и наш иуда —

Предатель староста, фашистский временщик,

И письма милые, как червь, грызет — паскуда,

И точит — негодяй — страницы милых книг.

Забрался в ягодник, пред ним клубника — чудо,

Такой не видел он, хоть к чудесам привык!..

Но скоро и костей мы не отыщем фрица[146].

Прошу мне разрешить к клубнике возвратиться.

20

Удачно разгадав селекции секрет,

Клубнику вывел ту приятель мой из Сквиры.

Большой оригинал, влюбленный, как поэт,

В гибридизацию, — цветы готовит миру

Он новые. Хотя зовется Магомет,

Но он украинец, в хорошем смысле «щирый»,

То есть доподлинный. У нас немало слов

Спасать приходится от разных пачкунов.

21

Не мусульманин я, но чтил я Магомета.

Рабочий стол его я описать бы смог,

Не пропустив на нем ни одного предмета:

Секатор здесь, а там сухих цветов пучок,

Вот письма собраны Мичурина, а это

Сам Дарвин между книг. Но яблок пряный сок,

Но розы красные, что как огонь пылают,

Мне более всего о нем напоминают.

22

Так вот, я в Ирпене, дав повод для острот

Миколе Бажану (он говорил: «Какая

У вас фантазия! Боюсь, ваш огород,

Максим Фаддеевич, — мечта, притом… пустая!»),

Клубнику сквирскую (шел сорок первый год)

На грядки высадил, болтая, напевая…

И первый урожай моих ирпенских гряд

(Уж началась война) был сказочно богат!

23

С проклятым недругом свой счет у нас особый —

Будь прокляты его кормилица и мать!

Всё, чем дышали мы, враги в порыве злобы

Пытались осквернить и ядом напитать…

Но веры в наш народ, я знаю, не смогло бы

Ничто меня лишить, и сладко мне сказать,

Хотя, признаюсь вам, и страшно мне открыться,—

В великом подвиге есть и моя частица!

24

Средь увлечений всех, оставленных давно

И не оставленных, и главных и не главных,

О музыке забыть мне было бы грешно:

Всегда я был в числе поклонников исправных

Искусства музыки, и все права оно

Имеет на меня, себе не зная равных!

Я говор струн люблю, и был всегда мне люб

Затрепетавший звук прозрачно-ясных труб.

25

Живя у Лысенка, новейшего Бояна

(Из львовской взят «Зорі» подобный титул мной),

Буквально я пьянел от звуков фортепьяно

И на цимбалах сам наигрывал порой —

Я в дар их получил от самого Ивана —

Не лишь «Ой на горі» иль «Казачок» простой, —

Свое играл и был счастливей всех на свете.

(Он за двугривенный купил цимбалы эти.)

26

Убогий инструмент он как-то приглядел

На чердаке одном, в жилище юрких мышек,