Стихотворения и поэмы - [123]

И канифолью он смычок свой натирает,

И добрый слух его — ему же камертон.

Настраивает он, колки он закрепляет:

Его сердечный друг — разгневанный тромбон

Однажды в ярости разбил и гриф и деку,

Едва не превратив и скрипача в калеку.

29

А грянет Родион — все ноги ходуном:

Различных «казачков» (а «казачков» немало!)

Убогоньким своим, но мастерским смычком

Умел он извлекать из своего «играла».

Водилося одно за нашим скрипачом:

Сыграл — не повторит и не начнет сначала,—

Ударит новое. Готов поклясться я:

Он даже игрывал и «польку-соловья!»

30

«Троистой» музыки я не застал. Обычно

При мне уже гремел на свадьбах у крестьян

Оркестрик смешанный, но слаженный отлично:

Кларнетец да «труба», тромбон да барабан…

Под крики пьяные они гремели зычно,

И скрипка, так сказать, вела лишь задний план.

Но было в скрипочке задорное такое,

Что всей «капелии» считалося душою.

31

А этот Родион — последний мужичок,

Обруганный не раз, не раз жестоко битый,

Был первым в дни торжеств: рванет его смычок —

Танцуют Ганны все и пляшут все Улиты.

Усатой головой стрельнув куда-то вбок,

Он пустит перелив особо знаменитый,

И все сбегаются оттоле и отсель —

Послушать музыку и глянуть на кадрель.

32

Однажды в летний день (ну, разве не приятно

Осеннею порой иные вспомнить дни!)

От солнечных лучей в листве скользили пятна,

А за деревьями густыми, в их тени,

Был слышен тенорок, играла скрипка внятно.

«Ну, вот — два сатаны! Господь меня храни!—

Так с нами в разговор вступала деликатно

Ярина-тетенька. — Обедня, а они

Козу свою водить!» Подобное сужденье

Не строгим было, нет, но полным снисхожденья.

33

Припоминать теперь, ей-богу, не берусь —

Куда, откуда шли Денис мой с Родионом,

Но всё в ушах стоит: «Ой, лихо, не Петрусь!»

А дальше завели такое — с перезвоном,

Такое грянули на всю честную Русь,

Что показалось вмиг соленым-пресоленым

Ярине-тетеньке, а ухарский напев

Перцовкой лился к ней, за лесом прозвенев.

34

Ах, чудаки мои, столь сердцу дорогие!

Вы — как огни вдали, в тумане зажжены…

А дальше слышу я стенания глухие,

Рев императорской бессмысленной войны,

Я вижу тех, кто пал за новую Россию

При первых проблесках идущей к нам весны,

И солнце вольности, что выплыло багрово…

Хватило б только слов, — о нем скажу я слово.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Я помню — был сентябрь. Прозрачный, теплый — он

Казался мягким мне, созревшим виноградом.

Окутывала ночь задумчивый балкон.

Как будто женский хор, звеневший где-то рядом,

Весь Киев предо мной сиял в огнях, и сон

Бежал от глаз моих. Я ненасытным взглядом

Глядел, окно раскрыв и свесясь из него,

Какое деется на свете волшебство.

2

Он на балконе был, волшебник — сам Микола

Витальевич. Сидел у мирного стола,

И седина его, в сиянье ореола

Прекрасной старости, всей свежестью цвела!

Рождалась музыка. Она не поборола

Покамест немоты и только в нем росла,

На нотный белый лист свои значки роняя,

Чтоб вскоре зазвучать, сердцами потрясая.

3

Он головою в такт мелодии кивал

(Что было у него типичною чертою).

Наверно, перед ним далекий сон вставал:

Хмель на жердях, село он видел пред собою,

В кругу кудрявых верб пруд перед ним сиял,

Дивчат и парубков он видел, — и рекою

Рябины терпкий дух, когда-то столь родной,

В согласье с песней тек вдоль улицы ночной.

4

О композиторе ходили анекдоты,

И доводилось мне не раз о том слыхать,

Как прибыл он в село однажды для работы —

Какой-то вариант занятный записать,

И, чемодан раскрыв (прочь мелкие заботы!),

Все вещи выкинул и начал наполнять

Подарками полей свой чемодан дорожный:

Цветами разными, травою всевозможной.

5

Я, класса третьего прилежный гимназист,

Жил у него тогда. Без памяти буквально

В него я был влюблен, на белый глядя лист,

Где музыка в тиши рождалась триумфально,

И лист, который был еще недавно чист,

Считал магическим. Как мальчик, беспечально

Потягиваясь, встал квартиродатель мой[141]

И вышел в комнаты. Ловил я звук любой.

6

Квартира вся спала (мой брат Иван со мною

Жил в Киеве тогда. В ту зиму он кончал

Здесь университет). Над книгою большою,

В которой Митюков студентам излагал

Законы римские, брат спал. А за стеною

Творенье новое свое артист играл

Тихонько, для себя. А я, подобно вору,

Тайком, на цыпочках скользил по коридору.

7

То были радости самой весны нежней,

Благоуханнее, чем дух земли согретой,

Оттаявшей в те дни, когда мильон путей

Пред каждым есть, хотя одна дорога к свету.

Ах, эти дни, когда душа травы пьяней

От ветра легкого, когда с душою этой

Весь мир готов расцвесть!.. Я б, не жалея строк,

Об этом рассказать и по-другому смог.

8

Я с приглашением на свадьбу мог бы ныне

Ту музыку сравнить — с тем мигом золотым,

Когда жених идет с возлюбленной княгиней

Своей к венцу, и все дают дорогу им

С хвалебным шепотом… Но по другой причине

Дал волю музыкант способностям своим, —

В честь клуба создал марш… Читатель, без сомненья,

Потребуете вы тотчас же разъясненья!

9

Когда еще стоял трухлявый царский дуб

И всюду старый строй лез со своим копытом, —

Тогда не так легко открыть бывало клуб,

Укра́инский к тому ж: был случай знаменитым,

Достойным всяческих фанфар и прочих труб,

Звенящих серебром над повседневным бытом, —

И Лысенко сложил соклубникам привет,

А первым слушал марш непризнанный поэт.

10

Я с самых ранних лет привык марать бумагу