Стихотворения и поэмы - [7]

Будто вновь напряженье стройки,

небывалый атак напор,

и бригада таких же стойких

парней, крепких, как на подбор.

И до сутеми горизонта

кошениною, лугом, сплошь

наступаем хорошим фронтом

мы — разночубая молодежь.

Сходит вечер высшего сорта.

В песнях, в сердце — крутой огонь,

он и в сводке горит рекордом,

записавшим тридцать стогов...

...Так работою загораясь,

по рекордам равняя бег,

ходят будни родного края

по первопуткам больших побед.

4

Осень заплывает рваною погодою,

отпуск незаметно прошел. Пора!

Только покидаю первую родину

легче да лучше, чем в первый раз.

Самое же главное, что начало пройдено.

Расскажу товарищам лучшими из слов:

по второй равняется первая родина

на крутой дороге сегодняшних боев.

А пока, ни капли в песне не тоскуя,

выйдите, ребята, немного проводить.

Все равно когда-нибудь снова потолкуем

о делах прекрасных в нашем впереди.

1933

ДЕВУШКИ-ПОДРУЖКИ цикл стихотворений

1

Нету брода в синем море,

на груди не переплыть,

нету горя горше горя —

гармониста любить.

Я ходила, я устала

на работе заводской,

сердце биться перестало,

сердце требует покой.

До рассвета за стеной

льется дождик проливной.

Выйдешь в двери — схватит дрожь,

полквартала не пройдешь.

А в тринадцатом квартале,

через пять больших ворот,

в громком доме, в светлом зале

ходит белый хоровод.

В белом круге без печали

гармонист один сидит,

он гармонику качает

на крутой своей груди.

Я надела платье белое,

напудрила лицо,

шубу зимнюю надела,

тихо вышла на крыльцо.

Я иду — куда, не вижу,

задыхаюсь, а иду,

я гармошку ненавижу,

насылаю ей беду:

— Частый дождик, выбей стекла

у любимого в дому,

чтоб гармоника размокла —

по веленью моему,

чтобы лак сошел навеки

и рассыпались лады...

По проулкам льются реки,

стынут ноги от воды.

А вошла я в зал едва,

закружилась голова.

Как зазвякали звоночки,

как ударили басы,

по минутке, по часочку,

позабыла про часы,

про заботу, про усталость,

про размытые пути...

Я до трех часов плясала,

целовалась до пяти.

Ветер будит город свистом,

не видать из туч зарю,

на прощанье гармонисту

откровенно говорю:

— Драгоценный мой орленок,

песня — крылья всех орлов,

пуще карточек дареных

и серебряных часов,

пуще денег, пуще дома,

пуще писем дорогих,

пуще сердца молодого

ты гармошку береги!..

2

Два крыла у белой птицы,

птицей быть хотела я —

хорошо тебе любиться,

лебедиха белая!

За горами белый лебедь —

через горные хребты

полетите в чистом небе

либо лебедь, либо ты.

Только жалко, я не птица,

а не птице нелегко —

одинокой не сидится,

и любимый далеко.

До него дойдешь не скоро —

каждый путь по три версты,

через весь широкий город,

через реки и мосты.

Я одна сижу в печали

и гадаю день-деньской:

кабы стала я начальник

самый главный городской,

я пришла бы в горсовет —

никаких задержек нет:

— Дайте стекол, дайте лесу,

кирпича в бордовый цвет!..

Перед дверью, под окошком,

я построила бы дом

с белокаменной дорожкой,

с палисадником кругом.

Я поставила бы в спальне

сторублевую кровать,

я прибила б к окнам ставни,

чтобы на ночь закрывать.

На часочек отложила

неотложные дела,

на серебряной машине

дорогого привезла.

Я вошла бы с важной речью,

чтобы слушал он один:

— Я дарю Вам дом навечно,

драгоценный гражданин.

Запрещаю потаенно

в этих комнатах глухих

целовать глаза девчонок,

кроме ясных глаз моих.

Получайте и живите,

хоть до ста дремучих лет,

в день два раза заходите

в мой домашний кабинет,

чтобы справиться в начале

и в конце большого дня,

нет ли горя и печали

в тихом сердце у меня.

3

Над окном сова летала,

загорались светляки...

Я гнала слезу усталым

взмахом трепетной руки.

Как заснуть от горькой муки,

остудить глаза свои

от полуночной разлуки,

от неслыханной любви?

Я судила, я гадала,

под окном своим страдала

по родному, дорогому —

незаметно, невзначай

подошла к чужому дому,

с горя в двери застучав.

Вышел ласковый в тревоге,

вышел в радости — родной,

тот, что нынче при дороге

называл меня женой.

Говорю: — Воды искала,

обыскала весь свой дом...

Дай с водою два бокала

и один бокал со льдом...

Молча воду он несет,

вся минута — словно год.

И велело сразу сердце,

через робость, через стыд,

от воды — губам согреться,

от слезы — глазам остыть.

Говорю: — Сама не знаю,

отчего стою с тобой,

вся — озябшая, больная,

обними меня, укрой.

Подведи меня к постели,

дай мне хину, если есть.

Чтобы стекла не блестели,

окна темным занавесь...

Я заснула сном усталым,

золотым, залетным сном

на груди его. Светало.

И во сне сова летала

над моим родным окном...

4

Спят сады, а мне не спится.

Мне до света не уснуть.

Тяжелей травы — ресницы,

тяжелее камня — грудь.

Выйду в сад-палисад,

тополя во сне стоят.

Выйду, сяду, позорю

на березовой скамье,

позорюю, погорюю,

что не ходишь ты ко мне.

Ходишь дальний мимо окон,

по дорожке из лучей,

синеглазый и высокий,

и не мой, и ничей.

Я окно в дому открою,

всё гляжу и не дышу,

познакомиться со мною

тихим шепотом прошу.

Про тебя везде гадаю,

по садам брожу одна,

против воли забываю

у подружек имена.

До чего же ты довел,

незнакомый новосел!..

Это кто же, мне на горе,

в город наш тебя привез:

самолет ли через горы,

через реки ль паровоз?

Лучше жил бы ты подале,

лучше к нам бы никогда

самолеты не летали,

не ходили поезда.

Лучше я бы в мире целом

не слыхала про тебя.

Всё бы пела, всё бы пела,

не страдая, не скорбя.

Дорогим своим знакомым

говорила б наяву: