Стихотворения и поэмы - [8]

— В этот вечер беспокойный

я спокойная живу.

Не сижу у светлых окон,

до утра ночами сплю,

синеглазых и высоких

отчего-то не люблю...

5

Золотой, неповторимый,

словно тополь, весь прямой,

и желанный, и любимый,

без конца и края мой,

ясным летом поутру,

встал на каменном яру...

Птица чайка, привечая,

легкий голос подает,

волны светлые качают

отражение твое.

Над моим ты встанешь сердцем,

ивы кланяются мне,

ты в моем глубоком сердце

словно в утренней волне.

Я тогда тебя забуду,

покоренная, когда

сквозь железную запруду

хлынет синяя вода.

Когда станут облаками

все березы над тобой,

когда вырастет на камне

колокольчик голубой.

Когда в месяце июне

остановит речку лед,

когда ночью в полнолунье

солнце на небе взойдет.

И польется из колодца

меду желтого струя.

Когда сердце не забьется

и остынет грудь моя.

От неслыханной разлуки

припадут к земле цветы,

понесут меня подруги

бездыханной, — когда ты

как в бреду пойдешь за ними,

с горя слова не сказав...

Сестры шапку с тебя снимут,

ветер высушит глаза.

1936

КРАСНОЕ СОЛНЫШКО цикл стихотворений

* Всю неоглядную Россию *

Всю неоглядную Россию

наследуем, как отчий дом,

мы — люди русские, простые,

своим вскормленные трудом.

В тайге, снегами занесенной,

в горах — с глубинною рудой,

мы называли хлеб казенный

своею собственной едой.

У края родины, в безвестье,

живя по-воински — в строю,

мы признавали делом чести

работу черную свою.

И, огрубев без женской ласки,

приладив кайла к поясам,

за жизнь не чувствуя опаски,

шли по горам и по лесам,

насквозь прокуренные дымом,

костры бросая в полумгле,

по этой страшной, нелюдимой,

своей по паспорту земле.

Шли — в скалах тропы пробивали,

шли, молча падая в снегу,

на каждом горном перевале,

на всем полярном берегу.

В мороз работая до пота,

с озноба мучась, как в огне,

мы здесь узнали, что работа

равна отвагою войне.

Мы здесь горбом узнали ныне,

как тяжела святая честь

впервые в северной пустыне

костры походные развесть;

за всю нужду, за все печали,

за крепость стуж и вечный снег

пусть раз проклясть ее вначале,

чтоб полюбить на целый век;

и по привычке, как героям,

когда понадобится впредь,

за всё, что мы на ней построим,

в смертельной битве умереть.

...А ты — вдали, за синим морем,

грустя впервые на веку,

не посчитай жестоким горем

святую женскую тоску.

Мои пути, костры, палатки

издалека — увидя вблизь,

учись терпению солдатки —

как наши матери звались, —

тоску достойно пересилив,

разлуки гордо пережив,

когда годами по России

отцы держали рубежи.

* Когда бы мы, старея год от году, *

Когда бы мы, старея год от году,

всю жизнь бок о бок прожили вдвоем,

я, верно, мог бы лгать тебе в угоду

о женском обаянии твоем.

Тебя я знал бы в платьицах из ситца,

в домашних туфлях, будничной, такой,

что не тревожит, не зовет, не снится,

привыкнув жить у сердца, под рукой.

Я, верно, посчитал бы невозможным,

что здесь, в краю глухих, полярных зим,

в распадках горных, в сумраке таежном,

ты станешь красным солнышком моим.

До боли обмораживая руки,

порой до слез тоскуя по огню,

в сухих глазах, поблекших от разлуки,

одну тебя годами я храню.

И ты, совсем живая, близко-близко,

все ласковей, все ярче, все живей,

идешь ко мне с тревогой материнской

в изломе тонких девичьих бровей.

Еще пурга во мгле заносит крышу

и, как вчера, на небе зорьки нет,

а я уже спросонок будто слышу:

«Хороший мой. Проснись. Уже рассвет...»

Ты шла со мной по горным перевалам,

по льдинкам рек, с привала на привал.

Вела меня, когда я шел усталым,

и грела грудь, когда я замерзал.

А по ночам, жалея за усталость,

склонясь над изголовьем, как сестра,

одним дыханьем губ моих касалась

и сторожила сон мой до утра.

Чтоб знала ты: в полярный холод лютый,

в душе сбирая горсть последних сил,

я без тебя — не прожил ни минуты,

и без тебя — ни шагу не ступил.

Пусть старый твой портрет в снегах потерян,

пусть не входить мне в комнатку твою,

пусть ты другого любишь, — я не верю,

я никому тебя не отдаю.

И пусть их, как назло, бушуют зимы, —

мне кажется, я всё переживу,

покуда ты в глазах неугасима

и так близка мне в снах и наяву.

* По ходячей поговорке, *

По ходячей поговорке,

в нашей жизни всё не так:

есть бумага — нет махорки,

нет бумаги — есть табак.

И однажды мне, бедняге,

через дальние моря

довелося без бумаги

плыть на север, не куря.

Путь далекий, сердцу тошно,

на табак гляжу с тоской...

И случились, как нарочно,

ваши письма под рукой.

Ваша память, ваше слово,

ваша радость, ваша грусть —

всё, что я читал бы снова

и запомнил наизусть...

Вот курю я дни и ночи,

перед сном и после сна,

докурившись, между прочим,

до последнего письма.

И взяла меня досада,

будто к горю моему

вы пришли и сели рядом,

чуть заметная в дыму.

Что бы смог я вам ответить,

как в глаза бы глянуть смог?

Так что спрятал я в кисете

то, последнее письмо.

Я хранил его годами,

нес за пазухой вперед

через ветер, через пламя,

через речки в ледоход.

На работу брал с собою,

от дождя его берег,

клал под камушек в забое,

клал под спички в коробок.

Каждой ночью незаметно

от воров его скрывал,

будто кровный и заветный,

свой последний капитал.

Будто чудом в самом деле

не рассыпалось оно,

в нем и строчки побледнели,

точки выцвели давно.

Всю далекую дорогу

шел я в сумраке лесном,

сам старея понемногу,

с вашим маленьким письмом.

И минуткой, вновь тоскуя,