Стихотворения и поэмы - [74]

Шрифт
Интервал
— «Идут, — говорит он, — поднимайтесь, ребята!»
Мы через улицу перебегаем рывками.
«Двадцать четыре!» —
                                        выхлопывают гранаты,
и пули то же высвистывают о камень.
«Там вон клен у обрыва водою подмыло,
я когда-то ходил тут в любви признаваться».
Сережа спросил:
                              «А давно это было?»
— «Двадцать четыре минус восемь —
                                                                   шестнадцать!»
— «Как же ты день рожденья забыл, голова ты!
Что ж, пожелаю многие лета…»
«Двадцать четыре!» —
                                          обрывают гранаты.
«Двадцать четыре!» —
                                             выплескивает ракета.
«Опять нам срывают твои именины!»
— «Вон, идут».
                           — «Выходи!»
                                                И от взрыва до взрыва
мы —
               вперед и вперед…
«А может, и миной, —
                                 думаю я, —
                                                  клен столкнуло с обрыва?!»
Взвод наш испытанный рассыпан не густо.
«Ну, вперед! Ну, еще! Поднимайся, Алеша», —
шепчет Сережа мне.
                                 Я разделся,
                                                      но груз-то —
станок пулеметный —
                                         не легкая ноша.
Слева Нехода бежит с автоматом.
«Ура-а-а!» —
                            и зигзагами приближаемся к дому.
Взводный крикнул:
                                «Вперед!»
                                                    И рванулись ребята.
И бежим мы по кирпичному лому.
Дом гудит.
                   Мы — по лестницам, пробивая дорогу.
Наш пулемет в оконном проеме,
к фашистам не пускает подмогу.
Вот опять.
                «Начинай!» — я командую Семе…
Площадь Девятого января на ладони.
Немцы перебегают, пропадают — и снова
встали.
              Сема открывает огонь — и
площадь пенится от огня навесного.
«Вот так так! День рожденья! —
сверху спрыгнул Нехода. —
Из-за этого стоило, пожалуй, родиться!
Ключевую позицию заняли с ходу,
слышали? Благодарит нас Родимцев.»
«Танки!» — крикнул Нехода — и вниз куда-то.
Да, два танка выходят на нас от вокзала.
Сердце дрогнуло.
                                «Не отступим, ребята!» —
Голос Сережи громом пушек связало.
Кирпичные брызги прянули в спину,
пыль окутала всё.
                                   Сквозь просветы
танки вижу. Вижу немцев лавину.
«Бей, Руденко, пора!»
                                         Он молчит.
                                                             «Сема, где ты?..»
Он свалился к стене. Я ложусь к пулемету,
вижу — миной гусеницу распластало.
Мой огонь уложил на булыжник пехоту.
Над танком крутящимся пламя затрепетало.
А от дома на площадь «ура» полетело.
Танк второй повернул — и назад.
                                                            «Сема, Сема!»
Я к стене привалил онемевшее тело.
«Стой, я сам. Отошли?»
                                    — «Нет, на месте мы, дома…»
Ночь неожиданно на землю упала.
Собрались мы. Сему перевязали.
                                                              «Ну что же,
сколько нас?»
                          — «Десять с Семою».
                                                                  — «Мало.
Взводный умер. Нас мало. Командуй, Сережа».
— «Что же делать? Нас мало. Начнется с рассвета».
— «Что ты?! — вспыхнул Сергей. —
Нас почти что полвзвода…»
Я чувствую сердцем тепло партбилета.
«Здесь есть коммунисты!» — поднялся Нехода.
День за днем.
                       День за днем
                                                       мы живем в этом доме.
Мы живем!
                      И фашисты не вырвутся к Волге!
День за днем
мы живем в этом яростном громе,
и не могут нас выбить фашистские волки!
Ночью седьмого — ноябрьская стужа.
Я вышел на смену продрогшему Семе.
Улегся у пулемета, снаружи.
Ветер холодный насвистывает в проеме…
«.. Я люблю тебя», —
                                       говорил я, краснея,
прямо в ухо, маленький локон отбросив.
И луна поднимается над водою,
чтоб увидеть,
                           как начинается осень.
Клен повис над потемневшим обрывом.
Листья падают, не могу их собрать я.
А ветер, набегая порывом,
трогает шелестящее платье.
«Нет, ты взгляни, как красиво!»
А ветер всё набегает с размаха.
«Мы могли не увидеться, скажи-ка на милость! —
говорю я
                    и замираю от страха.—
Спасибо тебе, дорогая отчизна!
Волненье меня затопило наплывом.
Тебе я обязан всем в жизни.
Слышишь, родина, я родился счастливым…»
Выстрелы вспыхнули.
                                           Вижу, что-то маячит…
«Стой!»
            — «Свои мы!»
                                             — «Проходите по следу…
Сколько вас? Отделенье? Пополнение, значит!»
— «Мы приказ принесли,
                                            есть приказ на победу!..»
Мы укрылись плащ-палаткой крылатой,
зажигалку я чиркнул движением верным.
«Седьмое. Приказ вот. Трехсот сорок пятый…»
Мы друг к другу прижались,
                                               как тогда, в сорок первом.
«Настойчиво и упорно готовить
удар сокрушительный!..»
Продолжить чтение
Рекомендуем почитать
Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.

Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.

Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.

Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)