Стихотворения и поэмы - [72]

Шрифт
Интервал
к жизни приходят не этой дорогой!»
Пшеница, шумя, поднимается снова.
«Значит, здесь, значит, вот они, наши!
Ты слышишь, предатель?»
                                             Но предатель — ни слова..
Мир осенний закатом окрашен.
Сумерки падают хлопьями на дорогу.
Мы идем к тебе, родина,
                                             ждем великих велений,
чтобы к жизни с тобою нам
                                                   следовать в ногу.
Дорога к жизни — лучшее из направлений.
Тетрадь седьмая ВСТРЕЧА
Мы проходим полем орловским.
Ночью Орел обходили мы справа.
Над неубранным полем рассвета полоски.
Кружатся птицы чернокрылой оравой.
Дороги, замешенные на черноземе!
Еще дымится догорающий элеватор.
Черный хлеб,
                          дымный хлеб по дороге жуем мы,
по своей земле проходя робковато.
«Сегодня седьмое! Ноябрь.
                                                    В это утро
мы с тобой революцию славили в наших
                                                                          колоннах.
И Ленин глядел спокойно и мудро
на отчизну
                  с наших знамен окрыленных.
А помнишь, — говорю я, хмелея, —
с тобой мы в колонне огромной шагали
по Красной площади
                                       у Мавзолея
и родине
                  сердцем всем присягали.
Народ на нас рассчитывал, может,
а мы с тобой идем где-то сбоку».
Голову ниже опускает Сережа:
«Тяжело идти в направленье к востоку».
Мы проходим полем орловским.
Утро новое лужицами зазвенело,
и ноги постукивают глухо, как доски,
по дороге оледенелой.
Ветер гонит бумагу, гремит, словно жестью.
«Лови, на цигарки используем это…»
— «Это что, интересно?»
                                        — «„Орловские вести“.
На русском! За шестое! Газета!»
— «Ну, что там? Что?» —
                                          задыхается сердце.
И как молния, упавшая рядом,
черным шрифтом, как порохом:
                                                      «Немцы
на Красной площади, седьмого, парадом…»
Сережа навалился всей грудью.
«Брешут!» —
                      шепчет он потресканными губами.
«Пойдем, Сережа».
                                 — «Подожди-ка, обсудим…»
И мы садимся на заснеженный камень.
Мы сидим и сидим — и ни слова.
«Пойдем?! А куда?» — возникает упорно.
Но мы ногами постукиваем снова,
чтоб тишина застоявшаяся не хватала за горло.
Ночь бесшумно захлопнула дверцы,
звезда Полярная появляется сбоку.
Она лишь подсказывает тревожному сердцу, —
если спросишь: «Куда?»
                                            Отвечает: «К востоку».
Девятое ноября нас в поле застало.
Мы засели в суслоне.
                                         Рана сочится.
Солнце осеннее согревает нас мало.
Печально прелая пахнет пшеница.
Горькая подкрадывается дремота.
Хорошо бы сейчас пробираться лесами!..
Вьется, не прерываясь, над нами
звонкий голос одинокого самолета.
Иней исчезает заметно,
мокрые травы поднимаются к солнцу
узнать:
                 может, снова возвращается лето? —
и греются,
                    всплескивая ладонца.
«Если даже и так — будем двигаться вместе, —
шепчет Сережа. — Мы пробьемся к оружию!»
Он комкает «Орловские вести»…
Самолет всё позванивает по окружью.
И тут же застучала зенитка.
«Что такое? Самолет средь разрывов».
— «Наш! Это наш! Послушай, звенит как!
Немцы бьют, хорошо бы накрыл их!»
Мы снопы раздвигаем.
                                      «Дым пустил? Неужели…»
— «Нет, летит, просто в тучи закутан.
Уходит, уходит, видать еле-еле…»
А туча стала раскачиваться парашютом.
«Так он к немцам может спуститься!»
Но парашют опять разрастается в тучу.
Я вижу, как разлетаются птицы.
«Это птицы, — говорю я. — Вот случай!..»
В небе пусто стало. Вот жалость!
Зенитки помалкивают. Ни звука, ни крика.
А птицы раскачиваются над нами, снижаясь.
«Стой, Сережа!
                             Это листовки,
                                                       смотри-ка!
Падают. Погляди, вон упала!»
Мы выпрыгиваем из копны — и к дороге.
А сердце мое подпрыгивает как попало,
я задыхаюсь от непонятной тревоги.
Мы бежим за листами, крутящимися наклонно,
я листовку ловлю, как белую птицу.
И сразу в глаза мне — боевые колонны…
«Наши?»
— «Наши!»
Мы садимся в пшеницу.
Я медленно читаю, по слову,
эту весть, которая жизни дороже.
«Москва!
Сталин на Мавзолее. Седьмого».
— «Речь на параде», — повторяет Сережа.
— «Товарищи красноармейцы…»
                                                        — «Постой-ка.
Родина к нам обращается!» —
                                                      дрогнул голос Сережин.
— «…Враг жестоко просчитался».
                                                             — «Жестоко!..»
— «…Мы можем и должны победить…»
                                                                 — «Слышишь, можем!
Значит, Алеша, наша армия близко!
Вставай, Алеша! Торопиться нам надо!»
— «Это верно, —
                           вот прочти,
                                                  здесь приписка:
„Елец. Издательство „Орловская правда““».
«„Орловская правда“!
Значит, правда, Серега!» —
                                           кричу я и рву «Орловские вести».
Нас ждут! Прямее веди нас, дорога!
Продолжить чтение
Рекомендуем почитать
Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.

Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.

Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.

Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)