Стихотворения и поэмы - [67]

Шрифт
Интервал
ты строгий стоишь там,
над морем огня и металла.
Ты добрый сегодня, средь этих деревьев зеленых…»
(Неприлично, конечно,
                                      подслушивать шепот влюбленных!)
Радиорупор рассказывал о загранице.
Из-за океана
                           война кулаками стучится.
Фашизм обгоревший
                                     из черного зданья рейхстага,
как вирус,
                  пролез под крыло
                                                    многозвездного флага.
«Опять это самое, слышишь, Алеша? Похоже?»
— «Похоже, — ответил, — так было когда-то;
                                                                                ну что же,
мы этот фашизм
                               на войне изучили недаром!
Мы знаем, что нас он боится…
                                                      Ты помнишь, Тамара?..»
Дымятся костры на Арбате,
                                                 всё в громе и гуле,
лопаты песком сыроватым на площадь плеснули.
На Гоголевском, на Никитском,
                                                     и справа и слева,
взвивается грохот и дым трудового нагрева.
Отброшены в сторону каменные мостовые,
ярко желтеют раскрытые недра земные,
лежат у садовой ограды трамвайные рельсы.
Шпалы вынуты.
                            Кончились громкие рейсы!
Катки расходились туда и сюда, завывая,
всей тяжестью топчут былые дороги трамвая.
А площадь,
                       ладонь раскаленная,
                                                              поле Арбата,
уже засияла широким простором наката.
А дальше пройдись по Москве,
                                                        полети над Москвою —
все улицы ширятся и зеленеют листвою.
Страна наряжается.
                                   Праздничны смелые лица.
К коммунистической жизни
                                                готовится наша столица…
Я задумался —
                       и мечтой уходил постепенно
по лестнице лет,
                               по пятилетним ступеням.
Я вижу —
пришла к коммунизму передовая колонна,
уже в коммунизме идут знаменосцы,
                                                                над ними — знамена…
Серп и молот в колосьях —
                                               герб мира —
                                                                      проносят колонны.
Советский Союз — впереди,
                                                       вослед — миллионы.
В цехах и на поле работа кипит, не смолкая,
высокою целью труда людей увлекая.
Шумят над страной дубравы полезащиты,
от боли защиту нашли,
                                         но больше — ищи ты!
Радиорупор
                         вещает
                                        об атомных бомбах,
фашисты их за океаном копят в катакомбах,
оружьем гремят, готовя грядущие войны.
Соседи мои на скамейке смеются, спокойны.
«Пора на вокзал нам, Тамара».
                                                 — «Алеша, Москва-то!
Двадцать девятое скоро! Октябрь!
                                                          Знаменитая дата!»
— «А вот посмотри-ка —
                                          тетради о юности дальней!..»
— «Что такое?»
— «Записки тех лет,
мой дневник госпитальный…»
В руках у нее негромко раскрылась тетрадка,
лицо заслонила веселая светлая прядка.
А радиорупор: «Эскадры… Дивизии… Атом…»
Шли девушки мимо —
новым, широким Арбатом.
Я думал о юности,
                                 о войне,
                                                  о разлуке,
мне виделись верные губы
                                                     и милые руки,
прощанье мерещилось мне и печальные дети,
потом — возвращение к юности,
                                                        к вам
                                                                 на победном рассвете.
Радиорупор…
Но где же влюбленная пара?
Я ищу их глазами,
                              выискиваю вдоль бульвара.
Зачем они мне? Но я сожалею тревожно.
«Вот, — думаю я,—
                                как странно задуматься можно!»
Я поднимаюсь
                          и замечаю вот эти
тетради,
                    его дневники,
                                             в пожелтевшей газете.
Беру их, бегу, влюбленных догнать бы:
                                                                «Забыли!..»
Ни адреса нет, ни фамилии…
Это не вы ли?
Это не вы написали всё это, ответьте?
Как найду? По какой я узнаю примете?
Это вы, или я, или тот вон высокий прохожий,
на меня, и на вас, и на многих и многих похожий?
Это кто написал?
                              Не знаю я.
В ясном порядке
эти записки сложились,
                                         тетрадка к тетрадке.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Тетрадь первая ТЯЖЕЛЫЙ РАССВЕТ
Первый раз я увидел рассвет с неохотой,
помедлить просил, но этого не случилось.
Ночь отпрянула,
                            и над краем болота
солнце холодное просочилось.
Командир отделения как стоял в плащ-палатке,
так стоит.
               И дождь всё так же струится.
Нас осталось не много
после огненной схватки.
Нам надо сквозь заслоны фашистов пробиться.
Продолжить чтение
Рекомендуем почитать
Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.

Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.

Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.

Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)