Стихотворения и поэмы - [32]

Шрифт
Интервал
«„Без памяти!“ —
                              смеялся я. —
                                                      Словесный трафарет!..»
Влюбленные,
                       прошу
                                  прощения у вас.
Опять в дороге я один.
Тебя со мною нет.
Ты на манер воды в ручье —
                                                     вглядеться не могу,
так переменчиво светла,
                                            всегда
                                                         под стать стрижу,
стрижу летящему:
                                  за ним
                                                я взглядом пробегу
и вверх и вниз по синеве
                                              и всё ж
                                                            не разгляжу.
Я собираюсь каждый день:
                                                вглядеться так,
чтоб в память вправить навсегда,
                                                             на все года!
Но ты уйдешь,
                          и я над памятью —
                                                       как над неводом рыбак,
когда в пустых ячейках
                                             пузырится
                                                                    пойманная вода.
На что уж карточка твоя —
                                               без памяти и та:
не помнит смеха твоего,
                                             ни слов твоих,
                                                                       ни слез,
в ней —
             не присущие тебе —
                                                покой и немота.
Могу ли с памятью такой считаться я всерьез?!
Нет, понял я теперь:
                                      тебя
                                                   нельзя запоминать.
Все искры глаз твоих родных я в памяти коплю.
Но не запомню никогда
                                         и не смогу узнать.
Мне мало памяти одной, когда люблю.
1950

41. ДАЛЕКОЕ

Я шел,
                 и я никак не узнавал
тот самый
                    Земляной Садовый вал,
там, где бывал,
где ты жила,
                             где мы…
Здесь всё снежком занесено слегка.
Мы шли и шли,
                          в моей —
                                              твоя рука.
Тогда я не заметил там зимы.
Я не нашел ни дома, ни окна,
в том не твоя
                         и не моя вина.
И не война.
Ушли дороги врозь.
Тогда мы дружбой называли это,
то, что вело зимой нас до рассвета,
потом уже
                   любовью назвалось.
Тогда я провожал тебя,
                                        в ту ночь,
по лестнице поднялся,
                                         чтоб помочь
ключ повернуть,
вернуть портфелик твой
и варежку пожать:
                             «Нет, не снимай,
не май же!»
— «Да, пока еще не май…»
И я ушел
                       по скользкой мостовой.
Пойми,
                 я не лукавлю и не лгу,
мой давний друг,
                            я у тебя в долгу:
на много лет, с зимы далекой той
влюбился в жизнь,
                                захвачен высотой,
и счастьем то далекое зову.
Ты разбудила всё,
                                чем я живу.
Была еще любовь.
                                 Еще была.
А та зима —
                           опять чиста, бела.
Иду по ней в том памятном году,
и легкий тот снежок в начале дня
зовет,
            волнует,
                           радует меня,
чего-то я ищу,
чего-то жду.
<1956>

42. СТИХИ ДАЛЬНЕГО СЛЕДОВАНИЯ

Ночь.
Хожу по дальнему маршруту,
небо наблюдая на ходу, думаю:
                      «Ты, может, в ту минуту
видишь ту же самую звезду»,
День,
           иду с товарищами рядом,
самолет летит над головой.
Провожу его тревожным взглядом,
задохнусь цветущею травой.
Только вспомню о тебе,
                                               вздохну
так, что посочувствуют соседи:
«Что у вас?
                    Помочь?
                                   Сейчас доедем»,
Отвернусь к трамвайному окну.
Через всю Москву лечу трамваем,
на вокзал Казанский выхожу,
выйду,
            встану
                                и — зачем, не знаю —
в окна встречных поездов гляжу.
Голосит вдали земной предел.
Я спешу, как все,
                               я беспокоюсь:
может, ты увидишь этот поезд,
на который долго я глядел?
1954

43. «Лето мое началось с полета…»

Лето мое началось с полета,
кончилось в «Красной стреле».
Легкое,
                   белое,
                                 беглое что-то
наискосок
                  слетало к земле.
Ночью к окну подплыло Бологое,
но виделся
                     памятный край,
к горлу прихлынуло всё дорогое
с просьбой:
                    «Не забывай!..»
Что же, скажи, не сбылось?
                                                 Что забылось?
Мать,
            расскажи, научи.
Сердце встревоженное забилось,
ворочается в ночи.
Видишь, сын повернулся к дому,
Волга,
             слышишь меня?
Хочу я к простору припасть снеговому
в свете
               ясного дня.
Я выхожу и иду по зазимью,
больше ждать не могу,
город вдали за рассветною синью,
степь
             на другом берегу.
Дышит, дымит полынья,
Продолжить чтение
Рекомендуем почитать
Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.

Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.

Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.

Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)