Стихотворения и поэмы - [28]

И детей нарожаем и бросим,

На край света с тобой улетим.

О дороге, о жизни, о смерти

Поведём мы потешный рассказ.

Будут слушать нас малые дети,

Мудрецы станут спорить о нас. —

Думу думал Филипп — что за птица?

Взял ружье да её пристрелил.

Стали сны нехорошие сниться,

Помечтал он и хату спалил.

При честн;м любопытном народе

Свою душу не стал он смущать.

Поглядел — куда солнце заходит —

И подался край света искать.

Две войны напустили тумана,

Слева сабли, а справа обрыв.

Затянулась гражданская рана,

Пятилетка пошла на прорыв.

Был бы Филя находкой поэта,

Да построил он каменный дом.

И завёл он семью… А край света —

На Руси он за первым углом.

Два сына было у отца —

Удалый и дурак.

Увы, не стало храбреца,

Бывает в жизни так.

И слух неясный, как туман,

Поведал эту грусть,

Что за свободу дальних стран

Он пал со словом: «Русь!»

Семья сходилась за столом,

И жечь отец велел

Свечу на месте дорогом,

Где старший сын сидел.

Бросала редкий свет она

На стол и образа.

То глупость младшего видна,

То матери слеза.

Недолго младший сын гадал,

Раздался свист друзей,

Уехал и в Москве пропал

По глупости своей.

Была ль причиной дама пик,

Иль крепкое вино,

Или свалившийся кирпич —

Теперь уж всё равно.

«Вертайся, сын… У нас темно», —

Писал в письме отец.

Нераспечатанным оно

Вернулось наконец.

На нём (в окне померкнул свет!)

Стремительной подошвы

Запечатлелся пыльный след,

На облако похожий.

Знать, наугад одной ногой

Попал глупец сюда,

А в пустоту шагнул другой —

И сгинул навсегда.

Ещё свечу!..

На две версты

Сильнее свет пошел.

Как от звезды и до звезды,

Между свечами стол.

И два живых лица в ночном,

Два в сумраке ночном.

И скорбь застыла на одном,

И мука — на другом.

И этой муки не могла

Родная превозмочь.

О, далеко она ушла!

И наступает ночь.

О чём, о чём он говорит,

Один в ночном дому?

Ещё — одна свеча горит.

О, как светло ему!

Горели три большие зги,

И мудрость в том была.

Казалось, новую зажги —

И дом сгорит дотла.

Старик умел считать до трёх,

И мудрость в том была.

Не дай и вам до четырех,

Четыре — это мгла.

Когда о жизни говорят

И речь бросает в дрожь,

Три слова правильны подряд,

А остальные ложь.

Единство только трём дано,

И крепость им дана.

Три собеседника — одно,

Четвертый — Сатана.

Три слова только у любви,

А прочие излишек.

Три раза женщину зови,

А после не услышит.

С распутья старых трёх дорог

По Родине несётся

Тот богатырский русский вздох,

Что удалью зовётся.

Взлетали бабочки из мглы

И шаркали о боль.

Клубились, бились об углы

Огнёвки, совки, моль.

Бросали свечи вперемиг

Три исполинских тени.

Троился сумрачный старик —

Спиной к моей поэме.

Оставь дела, мой друг и брат,

И стань со мною рядом.

Даль, рассечённую трикрат,

Окинь единым взглядом.

Да воспарит твой строгий дух

В широком чистом поле!

Да поразит тебя, мой друг,

Свобода русской боли!

Зарытый в розы и шипы,

Спит город Тихий Зарев —

Без ресторана, без толпы,

Без лифта и швейцаров.

Над ним в холодной вышине

Пылают наши звезды,

Под ним в холодной глубине

Белеют наши кости.

Косматый запад тучи шлёт,

Восток — сухую пыль.

И запах мяты ноздри жжёт,

В ушах шумит ковыль.

В нём жили птицы и жуки,

Собаки и трава,

Стрекозы, воздух, пауки,

Цветы и синева.

Летели мимо поезда

И окнами смеялись.

Шла жизнь, но люди, как вода

В графине, не менялись.

Московский поезд! Тишина.

Неслышно вышли трое:

Мужчина, женщина — она

С ребёнком. Стороною

Повеял ветер и затих,

Была заря пустынна.

— Вот дом родителей моих! —

И дверь толкнул мужчина.

Спина. Ночное существо

На бледном полусвете.

— Как жизнь, родитель?

— Ничего, —

Ему старик ответил.

Что в этом слове «ничего» —

Загадка или притча?

Сквозит Вселенной из него,

Но Русь к нему привычна.

Неуловимое всегда,

Наношенное в дом,

Как тень ногами, как вода

Дырявым решетом.

Оно незримо мир сечёт,

Сон разума тревожит.

В тени от облака живёт

И со вдовой на ложе.

Преломлены через него

Видения пустыни,

И дно стакана моего,

И отблеск на вершине,

В науке след его ищи

И на воде бегущей,

В венчальном призраке свечи

И на кофейной гуще.

Оно бы стёрло свет и тьму,

Но… тайна есть во мне.

И с этим словом ко всему

Готовы на земле.

— Иван! — опомнился старик,

Не видя никого.

Пред ним ли старший сын стоит

Или сморгнул его?

— Я не один, — сказал Иван, —

Жена и сын.

— Откуда? —

Пришёл ли гул далеких стран

На Родину, как чудо?

Старик не мог судьбы понять,

Стоял и грезил ими.

— Мария! Дочка! Дай обнять…

А это кто?

— Владимир.

Итак, Владимир… Мысль спешит

О нём сказать заране.

Пространство эпоса лежит

В разорванном тумане.

К чему спешить? В душе моей

Сто мыслей на весу.

У каждой мысли сто путей,

Как для огня в лесу.

Во мне и рядом тишина,

Огни и повороты.

Душа темна, душа полна

Трагической дремоты.

Пустынный стол гостей не ждал,

Старик нарезал хлеба.

— А ты свободу людям дал?

— Нет, но открыл им небо. —

Бегущий мальчик на дворе!..

О детство, не спеши.

Как шелест листьев на траве,

Простая жизнь души.

Владимир искрою бежал

Поверх цветочной пены.

И шелест листьев возвышал

Угрюмый слух поэмы.

Сиял травы зелёный свод,

Смыкались облака,

Цикады час, кукушки год

И в; рона века.

Петух свои хвалы кричал

Шесту и небесам.

— Который час?.. —

Старик ворчал

И подходил к часам.

Он щупал стрелки, циферблат,

Не видя цифр уже.

Глухой эпический раскат

Боль порождал в душе.

Старинный бой, поющий хрип

Дом изнутри заполнил.