Стихотворения и поэмы - [44]

Чтобы за перо, за кисти

  Не брался ни разу.

Чтоб не брался, чтобы песен

  Не слагал крамольных.

Вот какую терпел кару

  Певец подневольный!

Сны приходят об отчизне

  И в этой могиле.

Но писать хотя бы кровью —

  И то запретили!

Песня просится из сердца,

  Жаркой кровью рдея,

Но и кисти и бумагу

  Взяли лиходеи.

Чахнет, сохнет отлученный

  От родимой нивы,

Под казенной царской палкой

  Тарас несчастливый.

13

Такой кары окаянной

  Не снести другому!..

Шел Тарас из заточенья

  К родимому дому.

Съела царская расправа

  Тарасову силу, —

Меньше он глядел на небо,

  А больше — в могилу.

Только песен, песен гулких

  Не забыл, бедуя,

Не забыл он в песнях-думках

  Украйну родную.

И писал бы думы-песни

  Он кровью своею, —

Да всю кровь из жил горячих

  Выпили злодеи.

Жадно кровь его из сердца

  Пили кровопийцы.

Так пусть память о той муке

  Навек сохранится!

14

И погиб Тарас. Не вынес

  Жизни подневольной.

Загудели, зарыдали

  Днепровские волны.

Шумно побежали волны

  Прямо в сине море.

Расскажите, волны, миру

  О великом горе!

И плакала Украина,

  Плакала, тужила,

Когда сына дорогого,

  Певца хоронила.

Холм насыпали высокий

  Над Днепром ревучим,

Чтоб далеко Украину

  Видно было с кручи.

Спит Тарас, уснул навеки

  В той могиле тесной,

Да не спит, жива в народе,

  Не спит его песня.

15

Эх, Тарас, кабы проснулся,

  Встал ты из могилы

Да на Украину глянул,

  Кобзарь ты наш милый!

Глянул бы, огни какие

  В степях засверкали,

Новой песней повстречал бы

  Днепровские дали.

Над твоей землей привольной

  Солнце ярко светит,

Сбросили ярмо навеки

  И отцы и дети.

Без царя живут, без пана

  Свободные люди.

Всюду стройки, всюду радость —

  Чудо здесь на чуде!

А о горе да печали

  Нету и помину.

Эх, кобзарь, взглянул бы нынче

  Ты на Украину.

1939

Павлинка Комедия в двух действиях Перевод Л. Раковского

^{32}

Действующие лица

Степан Криницкий, шляхтич-хуторянин, 45 лет.

Альжбета, его жена, 40 лет.

Павлинка, дочь Криницких, 19 лет.

Пранцысь Пусторевич, свояк Криницких, 50 лет.

Агата, его жена, 43 лет.

Яким Сорока, учитель, 25 лет.

Адольф Быковский, 24 лет.

Гости, музыканты.

Действие происходит до революции, в доме Криницких.

Действие первое

Просторная горница. Направо от публики — окна в сад, ближе к оркестру — стол, возле стола — лавки и табуретки, над столом — висячая недорогая лампа, на стене — иконы. Налево — дверь в сени, ближе к оркестру — сундук. Напротив — стена и дверь в боковушку (каморку), справа от боковушки, у стены, — кровать, застланная одеялом, в головах высоко взбитые подушки; налево, — в углу, — печь, на стене — ружье, старинные часы с гирями и несколько лубочных картинок. Время — осенний вечер перед покровом.

Явление 1-е

Павлинка одна. Стройная и довольно красивая девушка. Одета в недорогое, но чистенькое ситцевое платье, без платка, в волосах несколько гребней. Сидит на кровати и старательно шьет из фабричной материи кофточку. Когда подымается занавес, Павлинка поет.

Павлинка.

Ой, пойду я лугом, лугом,

Где мой милый пашет плугом;

  Ой, пойду я лугом, лугом!

Пашет поле он волами,

А я плачу все слезами;

  Пашет поле он волами.

(Перестав петь.) Э-э! Что-то не поется сегодня. Сердечко как-то дрожит, будто его кто неожиданно испугал. А может, это песня виновата. Ей-богу, никак себе не угожу. А ну-ка, начну, на счастье, другую. Какую бы? Ага!.. (Поет.)

Да чего ж ты, дуб зеленый,

  Наклоняешься?

Да чего ж ты, мой миленький,

  Сердцем маешься…

(Напевая, подходит к окну и посматривает, потом снова садится.) А все же как-то нехорошо на сердце. И чего ему, бедненькому, недостает? Пить-есть, слава богу, хватает; иногда папа дает деньги и на платья… Чего, ну чего, кажется, тут хотеть?.. Ох, ох, до чего же тошнехонько! Просто хоть собирайся и прочь из дому пускайся! Уже вечереет: скоро нельзя будет шить, а сегодня обязательно надо кончить. Завтра покров… в Михалишках ярмарка… Эх, эх! Если б хоть пришел тот, кого так хочется сегодня повидать. (Садится у окна и снова начинает петь, продолжая шить.)

Ой, летели гуси да над Беларусью,

Сели они, пали на седом Дунае!

Сели они, пали, воду замутили

Да нас, молоденьких, навек разлучили.

Пусть бы эти гуси ни за что пропали,

Как с тобой любились — теперь перестали.

(Посмотрев в окно.) Ну, уже без огня совсем нельзя шить! Надо зажечь лампу. Темнеет и темнеет, приближается ночь, а его нет как нет! А ведь обещал, негодный, прийти наверняка. (Ищет спички и зажигает лампу.) И что папа против него имеет? С тех пор как узнал, что он ласково на меня поглядывает, словно черная кошка пробежала между ними. Он-то ничего, но папа — живьем бы его съел. Ну, папа — свое, Яким — свое, а я — свое. Посмотрим, чей верх будет: папин, мой или его? (Подумав.) Сказал — придет сегодня, хоть бы там земля горела. «Надо, говорит, принять то или иное решение. Мы, говорит, не дети — у нас свой ум, и мы сами можем собою распоряжаться. Только ты, говорит, Павлинка, должна твердо стоять на этом, иначе, говорит, пропадем, как рыжие мыши». (Вскочив.) Ай! Кто-то идет. Он, он, наверно он!

Явление 2-е

Павлинка, Яким.

Яким. Вот и я — тут как тут. Добрый вечер ясно-прекрасной панне Павлинке. Что, золотце мое ненаглядное, немножко заждалась меня, негодника?