Стихотворения и поэмы - [8]

Где нога немецкая ступила!

Бил дозорный в било на Пожаре[1]

К борзым коням ратники бежали,

Выводил под русским небом синим

Ополченье тароватый Минин.

Из неволи польской и татарской

Вызволяли Русь Донской с Пожарским,

Смуглая рука царя Ивана

Крестоносцев по щекам бивала.

И чертили по степным яругам

Коршуны над ними

Круг за кругом

Их клевало на дорогах тряских

Воронье в монашьих черных рясах,

И вздымал над битой вражьей кликой

Золотой кулак Иван Великий.

Нынче вновь кривые зубы точит

Враг на русский край.

Он снова хочет

Выложить костьми нас в ратном поле.

Волю отобрать у нас

И долю,

Чтобы мы не пели наших песен,

Не владели ни землей, ни лесом,

Чтоб влекла орда фашистов пьяных

Наших жен в шатры,

Как полонянок,

Чтобы наши смелые ребята

От поклонов сделались горбаты,

Чтоб лишь странники брели босые

По местам,

Где встарь была Россия.

Не бывать такому сраму, братцы!

Грудью станем!

Будем насмерть драться!

Изведем врага!

Штыком заколем!

Пулею прошьем!

Забьем дрекольем!

В землю втопчем!

Загрызем зубами,

А не будем у него рабами!

Ястреб нам крылом врага укажет,

Шелестом трава о нем расскажет,

Даль заманит,

Выдаст конский топот,

Русская река его утопит.

Не испить врагу шеломом Дона!

Русские не склонятся знамена!

Будем биться так,

Чтоб видно было:

В мире нет сильнее русской силы,

Чтоб остались от орды поганой

Только безыменные курганы,

Чтоб вовек

Стояла величаво

Мать Россия,

Наша жизнь и слава!

1942

Колокол

В колокол, мирно дремавший…

А. К. Толстой

В тот колокол, что звал народ на вече,

Вися на башне у кривых перил,

Попал снаряд, летевший издалече,

И колокол, сердясь, заговорил.

Услышав этот голос недовольный,

Бас, потрясавший гулкое нутро,

В могиле вздрогнул мастер колокольный,

Смешавший в тигле медь и серебро.

Он знал, что в дни, когда стада тучнели

И закрома ломились от добра, —

У колокола в голосе звенели

Малиновые ноты серебра.

Когда ж врывались в Новгород соседи

И был весь город пламенем объят,

Тогда глубокий звон червонной меди

Звучал, как ныне. Это был набат!

Леса, речушки, избы и покосцы

Виднелись с башни каменной вдали.

По большакам сновали крестоносцы,

Скот угоняли и амбары жгли…

И рухнули перил столбы косые,

И колокол гудел над головой

Так, словно то сама душа России

Своих детей звала на смертный бой.

1942

Мороз на стеклах

На окнах, сплошь заиндевелых,

Февральский выписал мороз

Сплетенье трав молочно-белых

И серебристо-сонных роз.

Пейзаж тропического лета

Рисует стужа на окне,

Зачем ей розы? Видно, это

Зима тоскует о весне.

1943

Воспоминание о Крыме

Не ночь, не звезды, не морская пена…

Нет, в памяти доныне, как живой,

Мышастый ослик шествует степенно

По раскаленной крымской мостовой.

Давно смирен его упрямый норов:

Автомобиль прижал его к стене,

И рдеет горка спелых помидоров

В худой плетенке на его спине.

А впереди — слегка раскос и черен,

В штанишках синих, рваных на заду,

Бритоголовый толстый татарчонок,

Спеша, ведет осленка в поводу.

Между домов поблескивает море,

Слепя горячей синькою глаза.

На каменном побеленном заборе

Гуляет бородатая коза.

Песок внизу каймою пены вышит,

Алмазом блещет мокрое весло,

И валуны лежат на низких крышах,

Чтоб в море крыши ветром не снесло.

А татарчонку хочется напиться.

Что Крым ему во всей его красе?

И круглый след ослиного копытца

Оттиснут на асфальтовом шоссе.

1943

Аленушка

Стойбище осеннего тумана,

Вотчина ночного соловья,

Тихая царевна Несмеяна —

Родина неяркая моя!

Знаю, что не раз лихая сила

У глухой околицы в лесу

Ножичек сапожный заносила

На твою нетленную красу.

Только — все ты вынесла, и снова

За раздольем нив, где зреет рожь,

На пеньке у омута лесного

Песенку Аленушки поешь…

Я бродил бы тридцать лет по свету,

А к тебе вернулся б умирать,

Потому что в детстве песню эту,

Знать, и надо мной певала мать!

1942–1944

«Такой ты мне привиделась когда-то…»

Такой ты мне привиделась когда-то:

Молочный снег, яичная заря.

Косые ребра будки полосатой,

Чиновничья припрыжка снегиря.

Я помню чай в кустодиевском блюдце,

И санный путь, чуть вьюга улеглась,

И капли слез, которые не льются

Из светло-серых с поволокой глаз…

Что ж! Прав и я: бродяга — дым

   становий,

А полководец — жертвенную кровь

Любил в тебе… Но множество любовей

Слилось в одну великую любовь!

1944

Узел сопротивления

Через лужок, наискосок

От точки огневой,

Шумит молоденький лесок,

Одевшийся листвой.

Он весь — как изумрудный дым.

И радостно белы

Весенним соком молодым

Налитые стволы.

Весь день на солнце, знай, лежи!

А в роще полутьма.

Там сходят пьяные чижи

От радости с ума.

Мне жар полдневный не с руки.

Я встану и пойду

Искать вдоль рощи васильки,

Подсвистывать дрозду.

Но поднимись не то что сам, —

Из ямы выставь жердь —

И сразу к птичьим голосам

Прибавит голос смерть.

Откликнется без долгих слов

Ее глухой басок

Из-за березовых стволов,

С которых каплет сок.

Мне довелось немало жить,

Чтоб у того узла

Узнать, что гибель может быть

Так призрачно бела!

1944

Мать

Любимого сына старуха в поход

   провожала,

Винцо подносила, шелковое стремя

   держала.

Он сел на коня и сказал, выезжая

   в ворота:

— Что ж! Видно, такая уж наша казачья

   работа!

Ты, мать, не помри без меня от докуки

   и горя:

Останусь в живых — так домой ворочусь

   из-за моря.

Жди в гости меня, как на север

   потянутся гуси!..

— Ужо не помру! — отвечала старуха —