Стихотворения и поэмы - [70]

Шрифт
Интервал

Жизнь, ты видишь — устала и гнется лоза,
Время ртвели уйдет, поспеши!
Докладная записка о гибели гончара
Как верить воркованию Корана?
Воистину безжалостен Аллах:
Гончар погиб негаданно-нежданно —
Он был накрыт лавиною в горах…
Он не лепил — он создавал посуду!
Ходил к Горе, сырую глину брал,
Месил и мял бесформенную груду,
Потом в печи изделья обжигал.
В сосуд готовый крикнет для забавы,
И тот ответит звонко гончару.
Как журавли, наивно величавы,
Его кувшины славились в миру,
Вино, искрясь, плескалось в тех кувшинах,
О них звенела добрая молва.
Мечтал гончар о крыльях журавлиных,
Его манила неба синева!
Он не взлетел — земля не отпустила:
На гордеца обрушилась Гора.
Хранит мечту безвестная могила,
Грустит родник над сердцем гончара!
Мой брат гончар! И я лежу недвижен,
Как тяжела лавина бытия!
Горит заря — но я зари не вижу,
Шумит тростник — его не слышу я!
Нам не хватило силы и удачи,
Мы для полета крыл не обрели…
О гончаре родник хрустальный плачет,
Грустят о нем кувшины всей земли.
Низами

…Низами запретили сочинять стихи на родном языке, и он писал свои произведения на персидском.

Из биографии Низами
Здесь Низами покоится в могиле.
Я подошел над прахом погрустить.
Ночные тени камень окружили —
Хотя бы с ними мне поговорить!
Он был певец добра, любви и света —
Таких цари не терпят при дворе.
В земле Ганджи спокоен сон поэта,
О нем вздыхает нива на заре…
Гончар и жнец, не мог он не трудиться;
Владыка знал, как наказать певца,—
Мол, твой язык для песен не годится —
Петь по-персидски будешь до конца!
…Родные звезды мне светили в детстве,
Мне пела мать: «Гори, люби, живи!
В круговороте радостей и бедствий
Сложи молитву жизни и любви!»
Я свято чту источник вдохновенья,
Я не забыл грузинской «наны» слов,
Зажженная с ее благословенья
Горит над Картли радуга стихов!
Но Низами не слышал «наны» старой…
Судьба к нему неласкова была.
Он гордо спит под вечною чинарой,
Тень невесома — вечность тяжела…
Когда б века не стали между нами,
Язык картвелов он бы полюбил,
Я Низами осыпал бы стихами,
Я по-грузински с ним бы говорил!
Язык отцов! Он суть души и тела,
Я все невзгоды вынести готов,
Чтоб надо мной родное небо пело
На языке родных колоколов.
Пусть мал мой сад, жилье мое убого,
Не опечалюсь этим ни на миг:
Судьбою мне даровано так много —
Есть у меня грузинский мой язык!
Пред Низами я голову склоняю.
Шуршит листва, текут над ним века…
Не мог поэт — я это твердо знаю —
Забыть слова родного языка.
Запись
Просвета нет в моей судьбе —
Скитанья, слезы, маета,
И только память о тебе
Свежа, целительна, чиста.
Я утомлен, я изнемог,
Но не забыл тебя, поверь…
Мне жалкий бросили цветок —
В Гандже чиновник я теперь!
Как видно, звари мой заглох
И скорбный ветер бытия
Не донесет мой тяжкий вздох
В одишские твои края.
                   ____
Здесь крутизна такая над Курой!
Чреда видений в памяти теснится:
Закатный час, рояль волшебный твой,
Похожий на взлетающую птицу.
Уснувших струн теперь не разбудить.
Незримый ворон каркает угрюмо.
Молю тебя: позволь мне разлюбить!
Освободи мечты мои и думы!
Прорвись, рыданье, душу просветли,
Закат сквозь слезы кажется алее.
Шуми, Ганджа, забытый край земли,
Срывай листву с деревьев, не жалея!
Там крутизна такая над Курой…
В груди остывшей пламя не родится.
Молчит рояль, рояль волшебный твой,
Похожий на подстреленную птицу.
Песнь любви
Погасла заря, в небесах над Курою унынье,
Ликует Ингури, волной ледяною звеня:
Там муж твой и дом, там твой жребий счастливый отныне,—
Судьбе повинуясь, ты скоро забудешь меня.
Умолк соловей, цинандальскую розу сорвали,
И горной реке за твоим не угнаться конем —
Он скачет по ниве моей безысходной печали.
Как в сердце темно, сколько боли и горечи в нем!
Ты мчишься по роще, твой ястреб ревнивый с тобою,
Немым изваяньем застыл у тебя на руке.
Что письма мои? Не надеюсь, не спорю с судьбою.
Как сердце болит, как темно от тебя вдалеке!
Умчался скакун — даже топота больше не слышу,
Тебя не догнать — мы с тобою как нечет и чет.
Твоя красота мне на гибель ниспослана свыше —
В ней счастье и мука, и ранит она и влечет.
                   * * *
Мост висячий рухнул в бездну,
В роще трель не раздается,
Ждать и грезить бесполезно:
Нет любимой. Не вернется.
Горечь яда, вкус шербета —
Всё узнать придется ныне.
В бурку ночи даль одета,
Нет луны и звезд в помине —
Ревность, ревность!
Нет просвета
В чернотканой паутине.
…Роща, старая чинара,
Конь стремительно несется,
Твой платок — язык пожара —
Вместе с гривой Лурджи вьется.
Мочка уха розовеет —
С нею роза не сравнится!
Ястреб — как он только смеет! —
На плечо твое садится.
Ты его ласкаешь нежно —
Я от ревности немею…
Беззаботна, безмятежно
Едешь ты тропой своею,
Все привычны повороты,
Все шелковицы знакомы,
Заждались тебя с охоты,
Без тебя тоскуют дома!
Вниз с холма тропа сбегает,
Всё вокруг — любовь, цветенье!
Дома розу окружают
Поклоненье, восхищенье!
Ты желанна, ты любима…
Ты — Нестан? Этери? Кто же?
Весела, неутомима…
Прядь волос — на дождь похожа.
Дома — взоры бирюзовы,
Сколько ласки в них таится!
Лишь в меня они готовы,
Словно жала пчел, вонзиться.
Бровь — стремительнее лани,
Губы — алый сок кизила!
Твоего очарованья
Искра — песней в небо взмыла!
Не пришелец я безродный!
Тень твою обнес оградой —

Рекомендуем почитать
Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.


Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)