Стихотворения и поэмы - [48]

И желтое с красным, вступая в сраженье,

На склонах курчавых трепещет под ветром.

О, что я увидел! Выходит невеста,

Окликнула юношу горца с балкона.

Ее красота — как ранение сердца…

А листья струятся дождем с небосклона.

О брат мой! Наполни кувшин до отказа,

Скажи мне свое благородное имя.

Под тенью прохладной широкого вяза

Мне чудится квеври, а рядом давильня.

А жизнь всё течет и течет неустанно,

И я прислоняюсь к высокому дубу

И слышу: зовет небеса Дагестана

Краса, что навеки ниспослана в душу.

Повсюду разлито шафранное пламя,

Как будто другие оттенки иссякли,

И светится воздух, дрожа и пылая,

И сыплются листья, как желтые капли.

И связь моя с жизнью навечно и кровно

Крепится любовью, стихом и судьбою…

Я вижу, невеста уходит с балкона

И станом играет, как мастер строфою.

Осень 1935

133. Гремская колокольня. Перевод Б. Ахмадулиной

Всему дана двойная честь

быть тем и тем:

предмет бывает

тем, что он в самом деле есть,

и тем, что он напоминает.

Я представлял себе корабль

всегда, когда смотрел на Греми.

Каким небесным якорям

дано держать его на гребне?

Я знал — нет смерти на земле,

нет ничему предела,

                                если

опять, о Греми, на заре

твои колокола воскресли.

Вкусивший гибели не раз,

твой грозный царь, поэт твой бедный,

опять заплакал Теймураз,

тобой возвышенный над бездной.

Кахетии так тяжела

нагрузка кисти виноградной.

Вокруг покой и тишина

и урожая вид нарядный.

От заслонивших очи слез

в счастливом зрительном обмане,

твой странник, Греми, твой матрос,

гляжу, как ты плывешь в тумане.

1952

134. Переход через Гомбори. Перевод А. Межирова

В три пополудни, по тропе оленьей,

по горной тропке пробирались мы

и забрели в гомборский лес осенний,

в столпотворенье хрупких светотеней,

слепящих красок и кромешной тьмы.

Сперва в гомборской чаще было тихо,

потом издалека, с отвесных скал,

оленя окликала олениха,

и лес ветвями небо рассекал.

Казалось нам, что он в работу втянут;

янтарных листьев осыпался зной,

и было слышно, как шафраны вянут

на травянистой просеке лесной.

Мы постепенно углублялись в осень,

был горный лес приземист и поджар.

Со звоном шишка ударялась оземь,

шиповник ноги под себя поджал.

Гудели глухо суходолов ульи,

и плющ капризно задевал плечо,

и, как в жаровне тлеющие угли,

потрескивали кроны горячо.

Хотелось гладить ствол ребристый

                                                         граба,

с листвой в чащобах затевать

                                               возню,

чтоб наши пальцы трепетали слабо,

как от прикосновения к огню.

Переливались яркие подвески

зажженных люстр, и лесу

                                         не спалось,

и свет струился нестерпимо резкий,

кустарники пронизывая вкось.

Гомборский бор готовился

                                            к молебну,

чего-то ждали ветви и стволы.

А мне казалось — навсегда ослепну,

не выберусь вовек из этой мглы.

Перед лесной, задебренной

                                            протокой

я замирал над медленной водой,

мечтая о фиалке одинокой,

о зелени иорской молодой.

И в грозно бронзовеющем уборе,

на склоне вечереющего дня,

пылал мятежным факелом Гомбори,

испепеляя красотой меня.

1959

135. Хвала Кахети. Перевод С. Куняева

Если б ранее цену Кахети узнать —

Я разжег бы костер в Алазанской долине,

Цинандальскую розу сумел бы сорвать

И поведал бы ей всю печаль, всё унынье.

Я отцу нареченной сумел бы поднесть

Соколенка, украшенного бубенцами,

Но судьба не судила в Кахети осесть,

Породниться душою с ее сыновьями.

В том краю, где тревожно шумит Алазань,

Вскормлен братьями мой разукрашенный сокол…

О Кахети! Опять красотою нагрянь,

И, как встарь, подниму я свой кубок высоко.

Кто мне кубок вручил? Кто наполнил кувшин

В час, когда Алазань, затаивши угрозу,

Клокотала, — и в этом одна из причин,

Что не смог я сорвать цинандальскую розу.

Гость недавний, хотел бы узнать я о том,

Кто взлелеял просторы прекрасного края,

Кто вручил мне мой дар — разливаться стихом,

Красоту кахетинской земли воспевая?

136. На Сигнахской горе. Перевод С. Куняева

На качелях сначала туда

Я взлетаю — и тут же обратно.

А в лесу красота, пестрота…

Липы… Солнце… Дрожащие пятна…

Я качаюсь, как спутник горы,

Выполняя ее приказанье,

И смотрю, как природы дары

Принимает внизу Алазани.

Я вкусил здесь от древа добра,

Почерпнул вдохновение в ртвели,

И мне кажется эта страна

Легендарной землей Руставели.

Лес в веснушках, а в небе орлы,

Дым колышется над очагами,

И колышутся склоны горы,

И качели играют с тенями.

Кто же там, не жалея вина,

Разливает его в полумраке?

Это гимн красоте? Тишина?

Бормотанье струящейся влаги?

Мне бы горы окликнуть, да так

Молодецки, чтоб эхо взлетело!

Кто тревожит листву на дубах

И осины дрожащее тело?

Жажда жизни со мной до сих пор,

Туч не вижу я на небосклоне,

Только слышу, как дышит простор,

А Кахетия — как на ладони!

Да орлы продолжают свой круг,

Да янтарь осыпается с ели…

И колышутся горы вокруг…

Или это всего лишь качели?

1962

ОСЕННЯЯ ТЕТРАДЬ

137. Закат. Перевод А. Тарковского

Излука моря, горы и предгорье,

И на откосах чайные кусты.

Мне волноваться впору бы, как море,

Но я молчу: я в круге красоты.

Стою в тени — платан среди платанов —

И жду волны вечерней. Вот когда,

Как дикий хор кудрявых великанов,