Стихотворения и поэмы - [34]

Сушилась развешанная одежда,

шипя, закипала вода в котелке,

и были на музыку горы похожи,

безмолвные после дождя, вдалеке.

Здесь зимние ночи, не ведая лени,

писал ты без устали, неутомим.

Ты весь был как пламя — порыв и горенье

и, с пламенем рядом, соперничал с ним.

Я — отпрыск творений твоих и героев,

и книг твоих отзвук, и мыслей двойник,

и, душу на лад твой посмертный настроив,

по шелесту леса в Чаргали проник.

И вот я в Чаргали. Шумит непогода.

Растапливаю. Запылала смола.

И первое, что я встречаю у входа, —

простертого вширь над камином орла.

Смотря на меня с нескрываемой злобой,

он, как самозванца, встречает меня,

как будто я с мыслью какой-то особой,

тебя унижая, сижу у огня.

Орел свирепеет от огненных знаков.

Он в отсветах пламени весь, как в крови.

Всю ночь я борюсь с ним, как праотец Яков,

и утром прошу его: «Благослови».

Мудрец, загадавший полуночью зимней

вот этот рассвет и вот эту мечту,

будь тоже поддержкою мне, помоги мне,

шум рощ помоги понимать на лету

1940

ГАМАРДЖВЕБА

68. Гамарджвеба. Перевод А. Адалис

Муж, полный сил, дитя, старик седой

под солнцем и луной родного неба,

когда в дороге встретятся с тобой,

блеснув очами, скажут: «Гамарджвеба!»

В годины бед, в нужде и на пирах

нас это слово мужеству учило,

и знал грузин — врагов развеет в прах

родной земли невянущая сила!

Мы помним предков дивные дела

и дальний зов старинной славы слышим…

Мы ныне станем твердо как скала

и «гамарджвеба» на мечах напишем.

Благословенна храброго рука!

Нам прадеды желали славной доли.

Как молния, сверкание клинка

пусть озаряет грозной битвы поле!

Стояла стража в древних крепостях,

и пахарь пел, спокоен под защитой, —

его хранил грузинской рати стяг,

зовущий к битвам, славою повитый.

И «гамарджвеба» — слово давних лет —

осталось нам… И слиты в этом слове

долин зеленых сладостный привет,

тень синих гор и строгий голос крови…

Так пусть теперь наш пыл горит вдвойне!

Всех к полю брани, родина, потребуй!

Все встанем в строй, все будем на войне, —

руке отчизны — войску — гамарджвеба!

Благословен победы нашей путь,

все, как один, в победу верим свято!

Грузинский воин, мужественным будь,

ждет роковая недруга расплата.

Позор и смерть врагу! Победа — нам!

Бойцам и полководцам — гамарджвеба!

Несокрушимой армии бойцам —

от мала до велика — гамарджвеба!

Единой волей воодушевлен,

народ исполнен праведного гнева,

врага испепелять клянется он!

Отечеству родному — гамарджвеба!

1942

69. «Перевяжите рану…» Перевод Е. Евтушенко

Перевяжите рану.

Под голову — седло.

Обманывать не стану —

я ранен тяжело.

Олень от раны плачет,

упавши у ручья,

и слез своих не прячет,

но не заплачу я.

Себя я не жалею —

жалею только вас.

Был ранен тяжелее

я в жизни столько раз!

Я замерзал в метели

и от жестоких слов,

и спал я на постели,

постели из шипов.

Вы не берите сбрую,

седло и кобуру…

Ведь, если и умру я,

я всё же не умру!

Себя я не отчислю.

Останусь я в строю.

Ты жизнь взяла, отчизна,—

прими и смерть мою!

Снесите на вершину

меня —

             я так хочу.

Сосновую лучину

зажгите, как свечу.

Меня на белом свете

когда-нибудь весной

колхидский вспомнит ветер

и конь мой вороной.

Когда утихнет битва —

у каменной скалы

в груди, где сердце было,

гнездо совьют орлы…

1942

70. Подсолнухи. Перевод К. Арсеневой

Ворон каркает — горя глашатай.

Кукурузных корней волоконца

истлевают, и нивы не сжаты,

и подсолнух не смотрит на солнце,

умирает, согнувшись от боли.

Стали травы бесцветны и длинны.

Не шуршит утомленное поле.

И трепещут от взрывов осины.

Где же пахари? К пажити черной

наклонилась чинара, тоскуя.

Уронили подсолнухи зерна

на полоску землицы сухую.

Спят поля, словно умерших души,

всё же солнце нашел я за тучей.

Это солнце никто не затушит

у преддверия славы грядущей.

Цвет подсолнухов серо-свинцовый.

Танк топтал их простертые тени.

Где-то пес завывает дворовый,

и подсолнухи словно в смятенье.

Ждут и знают, что жизнь на пороге!

Сгинет враг, и герои вернутся,

станут снова цветы у дороги

петь о солнце и к солнцу тянуться.

1942

71. Сказанное во время бомбежки. Перевод Б. Ахмадулиной

В той давности, в том времени условном

что был я прежде? Облако? Звезда?

Не пробужденный колдовством любовным

алгетский камень, чистый как вода?

Ценой любви у вечности откуплен,

я был изъят из тьмы, я был рожден.

Я — человек. Я — как поющий купол,

округло и таинственно сложен.

Познавший мудрость, сведущий в искусствах,

в тот день я крикнул:

«О земля моя!

Даруй мне тень!

Пошли хоть малый кустик —

простить меня и защитить меня.

Я по колено в гибели! По пояс!

Я вязну в ней! Тесно дышать груди!

О школьник обезумевший! Опомнись!

Губительной прямой не проводи!

Я человек! И драгоценен пламень

в душе моей!

Но нет, я не хочу

сиять заметно!

Я — алгетский камень!

О господи, задуй во мне свечу!»

И отдалился грохот равномерный.

И куст дышал. И я дышал под ним.

Немилосердный ангел современный

побрезговал ничтожеством моим.

И в этот мир, где пахло, где белело,

смеркалось, пело, силилось сверкнуть,

я нежно вынес собственного тела

родимую и жалостную суть.

Заплакал я, всему живому близкий,

вздыхающий, трепещущий, живой.

О высота моей молитвы низкой,

я подтверждаю бедный лепет твой.

Я видел одинокое, большое

свое лицо. Из этого огня

себя я вынес, как дитя чужое,

слегка напоминавшее меня.