Стихотворения и поэмы - [28]

Принесенный дождем полусон.

1940

47. Мечты отца. Перевод М. Луконина

Я песней утолю печаль свою.

Отца я помню, наш очаг, беседы.

Боялся он за нас:

Обиды, беды

Мерещились ему

В чужом краю.

Он становился пепельным не раз,

Хотя и слышал, кто они, студенты.

Глаза то вниз глядят,

То вверх воздеты,—

Он всё мечтал, переживал за нас.

Он пел и говорил о том же самом.

Как Диккенс, на рассказы был мастак.

Была ему отчизна вечным храмом,

Амвоном —

Трудовой его верстак.

Студенчество он понял из молвы.

Ему вокзалы виделись,

Вокзалы,

Мечты его, как бы мосты,

связали

Селенье наше

С берегом Невы.

В дорогу подбивая башмаки,

Он думою о сыне жил тревожной,

Тоской томился

Железнодорожной,

Вокзалы мнились, слышались звонки.

Пыль книжная запорошила белым

Его густые брови.

И с тех пор

Он видел меня горным инженером,

Проникшим в тайны белых наших гор.

Чтоб нищета ушла — ему хотелось,

Чтоб я земные отыскал дары,

А там, в горах, меня догонит зрелость

И поведет меня в нутро горы.

Я был ошеломлен звучаньем встречным,

Меня увлек

Мир звуков и тревог.

Мечта отца Путем осталась Млечным,

Никак его осилить я не смог.

Ветрами всех материков обдутый,

Нашел дорогу в горы, да не ту.

И жизнь моя

Любой своей минутой

Так не похожа на его мечту.

И всё же — это он. Его заветы.

Мой стих запомнил заповедь отца.

Вставай скорей,

Громи людские беды.

Входи любовью в горы и сердца!

1940

48. Моя мать. Перевод А. Межирова

Молодой, молодой угасала она.

Всё трудилась без сна, не щадила красы.

Как вечерняя зорька, тиха и грустна,

в нежном золоте незаплетенной косы.

Простояла над люлькой последние дни.

И ушла. И черты потонули в тени.

О, какие я должен затеплить огни,

чтоб могильную тень разогнали они!

Мама, тени могильные злы и густы.

Мне осталось в колодезь глядеть с высоты, —

в эту воду, наверно, глядела и ты,

на поверхности запечатлевши черты.

Может, пламя, что здесь в очаге занялось,

это отсвет твоих золотистых волос?

Может, дымка затейливо вьющихся лоз —

это твой поясок… Я не вижу от слез.

Мама! Речи твои я на память прочел,

чтоб не рвалась надежды подаренной нить.

Словно улей, хранящий жужжание пчел,

я твой голос далекий умею хранить.

1940

49. Рожденный из крепостной стены. Перевод А. Межирова

О мать — надежда моя, ты твердыня моя!

Народная поговорка

Я был замурован в стене крепостной.

Развалины эти меня родили.

Упал со стены я на берег речной,

лежал у подножья в холодной пыли.

И плакала матерь-стена в вышине.

И встал я в рубахе из диких плющей,

и слезы и пот утирал я стене —

горячих страданий горючий ручей.

И крикнул я крепости: «Благослови!

Открой ворота бытия моего!

Я сын твой!.. Хоть жажду я новой любви,

меня не смущает такое родство!

В Сурамской твердыне для дел я созрел,

Хертвисская башня хранила меня.

Их ласковый мох мое тело согрел,

и тесаный камень сберег от огня.

Грузинская крепость меня родила.

Я к стенам ее до рожденья приник.

Над глиняным сердцем рассеялась

                                                        мгла,

оно превратилось в звенящий родник.

Доверился родине я, как Зураб,

и вздрагивал долго в могучей стене.

Но камень от слез бесконечных ослаб, —

я рухнул к подножию по крутизне».

Немая твердыня глядит с вышины,

своей материнской любви не тая.

Новыми песнями высушу я

извечные слезы сурамской стены.

1935

50. Вторая приписка к книге. Перевод А. Межирова

Я возвращаюсь

в отчий край,

домой,

и, если спросит у меня попутчик,

где мой очаг,

где дом родимый мой,

отвечу я, что возле гор могучих.

Скажу, что он стоит в тени чинар,

что до Куры

могу достать рукою,

что здесь я жизнь когда-то начинал

под сенью гор,

над серою рекою.

Мне из окна открытого видна

встающая далеко за горами

безбрежной Волги ясная волна,

и гомон Сожа

слышен мне на Храми.

Я знаю —

ограничивать нельзя

свой кругозор условностью предела;

хочу, чтоб вечно множились друзья,

чтоб чувство дружбы бесконечно зрело.

Я сам, как Терек,

не жалея сил,

прошел ущельем по дороге длинной,

свои глаза к простору приучил,

к необозримой широте долинной.

Передо мной Казбек в голубизне

красу возносит над природой всею.

Как надо жить,

чтоб дотянуться мне

и до Арагви и до Енисея!

Парит орел над снежной синевой,

и, долгим взглядом провожая птицу,

я безграничным

край считаю свой,

как всей советской родины частицу.

Меня простор волнует и зовет,

мне дом любой

открыт по праву дружбы,

я слышу дома

шум днепровских вод

к на пути далеком

вижу тень от Ушбы.

В душе звучит многоголосый хор —

так дружно никогда еще не пели!

И песня для пятнадцати сестер —

в пятнадцати ладах моей свирели.

И ветер гор

в порыве молодом

вслед за Курой торопится к предгорьям,

все двери настежь

в мой просторный дом

он распахнул перед Московским морем.

1940

51. «Нет, одному невесело поется…» Перевод Е. Евтушенко

Нет, одному невесело поется.

Прошу я жизнь, чтоб друга мне дала.

Мне песня в одиночку не дается.

Мне для полета надо два крыла.

Дай мне крыло! От лести и нападок

друг друга мы крылами защитим.

Рабочее понятие «напарник»

к высокому искусству приобщим.

Дай мне крыло! И от меня потребуй

мое крыло… И — вместе в вышину!

Пусть внук услышит наших крыльев трепет

и боль двух песен, слившихся в одну!

52. «Стихи начать — как жизнь построить снова…» Перевод А. Тарковского

Стихи начать — как жизнь построить снова,

и не могу я разгадать черед