Стихотворения и поэмы - [26]

Шрифт
Интервал

                                    мой голос певучий
воспевал бы ее
                        и течение дней.
Проходили бы овцы
                                 зеленою кручей,
саламури бы стала
                              утехой моей.
1940

ЛИРИЧЕСКАЯ ТЕТРАДЬ

37. У озера. Перевод Г. Маргвелашвили

Над водой тростник склонился,
Тень на озеро легла…
Вдруг читателю на милость
Станет песнь моя легка?
Буду прост и односложен,
Всем доступен, скромен, тих,
И любой прохожий сможет
Отпереть ключом мой стих.
Буду славить горы, чащи,
Мудрость мастера презрев.
Что сказал бы мне мой пращур,
Неожиданно прозрев?
Прошуршал камыш, и аист
Взмыл по облачной тропе…
Может быть, в былом покаясь,
Так же просто мне пропеть?
Опечален и рассержен,
Сам себе я стану мстить…
Ну, а сердце? Разве сердце
Мне в строку тогда вместить?
1937
За городом

38. Посвящение. Перевод М. Луконина

Когда расстанусь,
Кажется — растаю
Всем сердцем
                      в сердце маленьком твоем.
Из сердца твоего произрастаю,
Одной звездой волнуемся вдвоем.
Тогда спешу, чтоб ты не откололась,
Дарю тебе все отблески души.
Я всё боюсь — не потерять бы голос,
Твой голос —
Колыбель в моей тиши.
Мне в самом деле кажется и мнится —
Твое гнездовье в сердце у меня.
Ты молодости первая зарница,
И старость ты
До рокового дня.
Лето 1938

39. Старинные часы. Перевод Д. Самойлова

Когда в комнате сон, и на улице тишь,
и смолкают все звуки ушедшего дня,
ходят только часы, осторожно, как мышь,
окликают, зовут, будоражат меня.
Счет минутам ведут, или просто бегут,
или целят стрелою в рассвет золотой,
или цифрами время в осаду берут,
или круг обегают, как рог налитой.
Мои думы сливаются с ходом часов,
и минуты как четки — то нечет, то чет,
я сливаюсь с мерцаньем ночных голосов,
эта ночь, словно звездная песня, течет.
Ходом этих часов отмечались года,
с ними детство текло и рождалась строка,
и они, словно пульс, трепетали, когда
у отца моего остывала рука.
Они меряли жизнь, как теченье ручья,
были радостям вехой и мерой забот.
И мерцают они в тишине бытия,
и с природой самой согласуют свой ход.
Словно искры, минуты взлетают, легки,
и на струнах часов мирозданье поет,
по-особому ночью кричат петухи,
Млечный Путь надо мною густеет, как мед.
Эту ночь проведут они вместе со мной
с глазу на глаз — их поступь легка и тиха —
и, минуты похитив из бездны ночной,
переплавят их в мерные строки стиха.
1938

40. Снег. Перевод А. Межирова

У снегопада тоже почерк свой.
Бубенчик славит санную дорогу,
метель подходит к самому порогу, —
я рад сегодня гостье снеговой.
Причудливо, задумчиво и тихо
усталый дым чуть гнется на ветру.
Порхают хлопья. И метель-франтиха,
вся в белом, павой бродит по двору.
Как звезды, хлопья в воздухе повисли,
пробрался снег ко мне за воротник.
Как хлопья, кружат медленные мысли,
и речь природы льется, как родник.
Что мне еще в такое утро надо!
Ель, словно свечка, около окна.
Ловлю руками клочья снегопада,
на стеклах разбираю письмена…
Как я мечтал — пушинку снеговую
внести в твой дом, чтоб видела и ты
во всей красе игру ее живую,
холодный свет и трепет чистоты.
Хотелось мне, чтобы она, не тая,
перед тобой сияла в доме, как
январского простора мысль простая
или как проседь на моих висках.
Но от прикосновения к ладони
снег исчезает, словно от огня…
И я ни с чем пришел к тебе на склоне
январского завьюженного дня…
Одна лишь нежность в сердце не растает,
она надежней снежной кутерьмы,
возьми ее — она перерастает
в любовь, с которой неразлучны мы.
1938

41. Ожидание снега. Перевод А. Кочеткова

Скоро снег рассыплет чистый пух,
звездочками двор оденет скоро,
ночью окна разошьет узором.
Белый дед в ворота вступит вдруг,
звон саней осеребрит просторы,
поломает ветви снежный ворох,
лес застонет от холодных вьюг.
Ель, согнувшись под морозным даром,
доброй гостьей к нам войдет сама,
теплый островок найдет впотьмах,
тихо встанет рядом с самоваром.
Пусть взовьется на дворе зима, —
ель недаром красит нам дома
и с детьми беседует недаром.
Белоконных всадников лихих
под ветвями встретят наши дети,
и напомнит елка им о лете,
будет много звонких игр у них,
снова ляжет тишь на целом свете…
Звон саней в просторах неприметен,
шум дроздов над кровлями затих.
Лишь задремлет суета дневная —
весь в лучах, степенный пестрый кот
мимо ели медленно пройдет,
человечий гомон презирая.
Я же, утомленный от работ,
выйду за дверь, гляну из ворот —
в тишину оснеженного края.
1938

42. Воспоминание о деде. Перевод В. Державина

День новогодний. На ели нарядной
дед снеговой рядом с птичкою яркою.
Весело детям, и деду отрадно,—
прямо с мороза он — в комнату жаркую…
Кружатся дети вкруг еловых веток.
Дедовой шубой белеет долина.
Мнится мне: воспоминанье о летах
детства присело со мной у камина.
Воспоминание мне рассказало
сказку про деда: «А помнишь ли ты его?
Разве не светит тебе, как бывало,
белая лампа седой бороды его?»
…Детские думы мои, как ручей,
мчались, играли средь наших полей…
Дед мне сейчас как живой вспоминается;
тропку к воротам в сугробах топча,
он у дверей во весь рост подымается…
И промелькнул предо мной как свеча.
Он величаво скакал по дороге,
в зимнюю ночь потеплей укрывался
и в ожидании смерти, в тревоге,
в землю святую пойти собирался.
Ну, а пока — дичь с охоты он нашивал,

Рекомендуем почитать
Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.


Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)