Стихотворения и поэмы - [27]

Шрифт
Интервал

Саба Сулхана по памяти знал.
Миндией был он селения нашего
и городов больших не видал.
Снежные ль бури в долине ревели,
он тхиламури к подошвам привязывал.
По вечерам же играл на свирели
или же страшные сказки рассказывал.
…Помню: расширив глаза удивленные,
темные, словно озера бездонные,
передавал он нам, малышам,
жуткую тайну: болотные лешие
в ночь заплетают хвосты лошадям,
лошади же становятся бешеными…
Вновь он на елке в родимом дому,
смотрит на лампочек пестрых сверкание,
дети рассказывают ему
повесть о Чкалове и о Папанине.
Им Циклаури потом вспоминается,
что над Казбеком сияет вдали.
И Циклаури ведь тоже является
дедом детей нашей доброй земли!
1937

43. «Юность, молодость, зрелость…» Перевод А. Межирова

Юность, молодость, зрелость…
                  Лежит между вами граница —
краткий миг передышки,
                  смущенья и смутных забот.
Чаша ядом священным
                  еще не устала искриться,
но всё явственней сокол
                  усталую руку гнетет.
Этот миг наступил —
                  и сомненье меня охватило:
если пальцы мои
                  обожжет догорающий трут,
значит, пламя иссякло,
                  остались одни лишь чернила,—
но они без огня
                  на странице строку не зажгут.
Если свойства души
                  заключаются в пенье и плаче,
чтоб вернее раскрыть
                  эти свойства, подобно тому
как весенние почки
                  апрель раскрывает горячий,
оробелые руки
                  для исповеди подниму.
Руки робкие мастера!
                  Вам довелось потрудиться.
Как же вас подниму,
                  если крыльями сокол не бьет?!
Юность, молодость, зрелость…
                  Лежит между вами граница —
время тайных раскаяний,
                  смутных тревог и забот.
Это время пришло.
                  Снег валится всё гуще и гуще.
Он растает еще.
                  Но сегодня долина бела.
Я хочу, чтобы жизнь
                  уподобилась ниве цветущей,
чтобы нивой в цвету,
                  а не сломанной веткой была.
Сети трудных раздумий
                  в житейское море закину:
поздней ночью, в слезах,
                  я на милую землю пришел —
и поэтому с песней
                  подняться хочу на вершину,
как бы ни был мой путь
                  утомителен, долог, тяжел.
О родная страна!
                  Дай росою твоей окропиться.
По распаханной ниве
                  твой сеятель с песней идет…
Юность, молодость, зрелость…
                  Лежит между вами граница —
краткий миг передышки,
                  смущенья и смутных забот.
1938

44. Песнь ручья. Перевод В. Бокова

За самим собой в погоне,
Пел ручей на горном склоне,
Пылью радужною цвел,
Разговор открыто вел:
«Не ищу я зыбких истин.
Я — ручей. Я — бескорыстен.
Я затем хочу бежать,
Чтобы землю освежать.
Я бездомен. Я бродяга.
Вечный путь — моя отвага,
Мой недремлющий мотор…»
Пел и скатывался с гор.
И задумывался: «Небо!
Что-то дождь давненько не был,
Я твой сын, я твой гонец,
Силы мне прибавь, отец!
Я ручей, и я ручаюсь:
Дашь дождя — я не отчаюсь,
Буду прыгать по камням,
Помогать родным полям…»
Синеву закрыла туча,
Буркой землю нахлобуча,
Славный, добрый дождь упал.
«Я спасен!» — ручей кричал.

ПРОШЛОГОДНИЙ ДНЕВНИК

45. Первая приписка к книге. Перевод В. Державина

Вся рукопись, как россыпь лепестков,
как рдеющие угли, не простыла.
Я знаю мощь звенящей краски слов…
Но по ночам, за росписью стихов,
вдали я слышу пенье Автандила.
Как сладостно звучит оно в тиши
иль пламенно, с какою яркой силой…
Далекий друг поэта, подскажи,
как мне запеть подобно Автандилу?
Хоть этой ночью новая тетрадь
напевом налетевшим окропилась,
с картиной звук не мог я сочетать,
в единый строй она не заключилась.
Земли красою зримой я пленен,
листком в росе, яйцом в гнезде голубки.
И как бывает сумрак оживлен,
лишь огонек блеснет у деда в трубке!
А образ ищет голоса себе;
янтарным житом ток не так сиял бы,
когда б не пел, как бубен, в молотьбе
и тружеников песней не звучал бы.
И вот когда ты на палитре слов
смешаешь краски ярко и богато,
ты голос молодой своих стихов
проверь на слух читателя-собрата.
И если, щедрым сердцем порожденный,
в сердцах сумеет отклик он найти,
он будет жить, живыми повторенный,
в потомстве и, как Млечный Путь, цвести.
1946

46. Тень отца. Перевод А. Тарковского

Я не сплю. Я во власти тревоги.
Я послушен дождю за окном.
Ветер в двери! Отец на пороге,
В мокрой чохе он входит в мой дом.
Это сон. Это явь. Он в могиле.
Он мерещится мне в забытьи.
«Где ты был? Мы тебя не забыли.
Как промокли одежды твои!»
Он стоит, не скрывая обиды,
Опираясь на тот же костыль;
И по дому под ветром Колхиды
Дождевая проносится пыль.
Вот он кашляет глухо — он болен,
Воду пьет и чуть слышно потом
Говорит, что невесткой доволен,
Что моим он доволен жильем.
Опускаются влажные веки,
Растекаются капли дождя:
«Если дочь потерял я навеки,
Я измучусь, ее не найдя!»
«Погляди на меня, — я отвечу, —
Я в слезах пред тобою стою.
Думал я, ты готовишь ей встречу
Там, в твоем безымянном краю.
Чоху высушим, в нарды сыграем,
Отдохнешь у меня наконец.
Ничего, мы ее повстречаем.
Стол накрыть разреши мне, отец!»
Но отец мой уходит из дома,
Слышен капель томительный звон —
И меня покидает истома,

Рекомендуем почитать
Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.


Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)