Стихотворения и поэмы - [23]

и слушал, ухо важно приложив,

как зыбь морская в ней играла,

пространство ночи бурей освежив.

Частицей настоящей бури,

чуть слышным ветром у плеча

в тигровой раковинной шкуре

гул моря пленный мне звучал.

Я, удивляясь, спрашивал с тревогой:

зачем стихий частица чуть жива

и заперта природой строгой,

чтоб только в ухо тихо колдовать?

Мне бабушка ответила: тревожит

она лишь в комнате людей,

сам Амирани снится ей, быть может, —

так море завещало ей.

Чтоб гостью моря больше я не слушал,

ее сослали просто на чердак,

но зиму всю, мою тревожа душу,

сквозь сон мне гул ее рыдал.

В ту зиму выпал снег огромный,

когда совсем ты, бабушка, ушла…

Но память над могилой снежной, скромной

твоими всё рассказами жила,

засыпана осколками сказаний,

полна твоих сверкающих легенд…

И вот над старым миром Амирани

воскрес и сбросил древний плен.

Колхиды блеск в садах над морем —

и раковина на моем столе

как память детства о просторе,

мегрельском ветре на земле.

1937

25. Морская раковина. Перевод Б. Ахмадулиной

Я, как Шекспир, доверюсь монологу

в честь раковины, найденной в земле.

Ты послужила морю молодому,

теперь верни его звучанье мне.

Нет, древний череп я не взял бы в руки.

В нем знак печали, вечной и мирской.

А в раковине — воскресают звуки,

умершие средь глубины морской.

Она, как келья, приютила гулы

и шелест флагов, буйный и цветной.

И шепчут ее сомкнутые губы,

и сам Риони говорит со мной.

О раковина, я твой голос вещий

хотел бы в сердце обрести своем,

чтоб соль морей и песни человечьи

собрать под перламутровым крылом.

И сохранить средь прочих шумов милый

шум детства, различимый в тишине.

Пусть так и будет. И на дне могилы

пусть всё звучит и бодрствует во мне.

Пускай твой кубок звуки разливает

и всё же ими полнится всегда.

Пусть развлечет меня — как развлекает

усталого погонщика звезда.

1937

26. Песня влюбленного рыболова. Перевод В. Бокова

Тигрица моя, не игравшая с тигром,

Тростник мой, нетронутый и тонконогий,

Хотел я к тебе, но к непойманным рыбам,

Как волны, пошел голубою дорогой.

Решил я, что невода ставить не надо.

Что в рыбе? Холодная кровь с чешуею.

Мне снится сегодня другая отрада —

Хочу я попасть в этот невод с тобою.

Мне тень от ветвей и деревьев — ресницы

Твои! Все другие не стоят сравненья,

И даже лучи у луны белолицей

Не так хороши и достойны забвенья.

Мне только что чайная роза сказала,

Что ты над бутоном над чайным склонялась,

Мечтательно веточку чая качая,

Сама в этот миг чистотой наполнялась.

Взорлила душа моя и полетела

К прекрасной, наполненной жизнью долине,

К пыланию чистого женского тела,

К судьбе неизбежной, к своей половине.

Наказывал я тебе с чайною розой,

Что сад мой, собранье зеленых наречий,

Отныне без нашей любви невозможен,

Он бредит, как я, ожидаемой встречей.

Неистово, яростно землю копытит,

Грызет удила и волнуется конь мой,

Сказать не дано ему, только он видит,

Какой рыболов красотой твоей пойман!

27. Песня покинутого рыболова. Перевод В. Бокова

Мое гнездо меня гнетет —

Любимая его покинула.

Сеть рыболовная зовет:

«Скорей, скорей в реке топи меня!»

Иду. Вода ревет в ночи,

Колотится в утес неистово,

Пасутся лунные лучи,

Разгуливает форель пятнистая.

Уверенно закинул сеть,

Тяну, надеюсь и загадываю,

И, как в махорочный кисет,

В мотню намокшую заглядываю.

А там форель. Она точь-в-точь

Как серебро, еще прохладнее.

Любовь моя темна как ночь,

А ревность — даже непрогляднее.

Форель моя стройна, как ты,

Но вот она из рук выскальзывает,

На миг один из темноты

Мне, как насмешку, хвост показывает.

Безмолвны руки, сеть мокра.

Лишился я того, что дорого.

А ночь из лунного шатра

Меня охватывает холодом.

28. На озере. Перевод В. Державина

Ветер улегся, но зыбь, еще хмельная,

Лодку мою подымала с разбега.

Волны шумели, как песнь колыбельная,

И освежали грудь человека.

На берегу, как чудес провозвестники,

Встали деревья стеною зеленой;

Эти — как сабли, а те — как наездники,

Высились в небе их светлые кроны.

Вот уже солнце вечернее бросило

В борт корабельный шлепки позолоты,

Давние дни мне напомнило озеро —

Детство и двор наш у края болота.

Там я мечтал — над просторами водными

Новым Колумбом помчаться отважно.

Вспомнились ранние детские годы мне —

В луже плывущий кораблик бумажный,

Там башмачок, у бабки украденный,

Воображал я фрегатом-громадиной…

К нам издалека, сильны и легки,

Двигались лодки по зыби шумливой;

Эти — как с тонким крылом башмаки,

Те — словно лошади с пенною гривой.

К дому везли мы изрытый водой

Камень, из озера поднятый нами.

Виделся профиль на нем молодой,

Вился трехтысячелетний орнамент.

Камень рассказывал нам, что на дне

Озера город лежит в глубине;

Там, где над черной священной дубровой

Высился, словно под шкурой тигровой,

Дуб в золотом драгоценном руне.

… Мчался корабль с кормою крутою,

Вымпелом вея из темноты.

Взяли пришельцы руно золотое,

Чтобы Колхиду лишить красоты.

Скрылся корабль в черноморской дали,

Ветры нас пылью потом занесли;

Топи болотные, тяжко вздыхая,

Стали владыками нашего края;

И, дочерей из домов похищая,

Их на продажу корсары везли…

Эту легенду мне передала

Бабушка — мы у камина сидели.

Болью, как угли, сердца в нас горели,

Медленно, тихо беседа текла,

Чем-то с природою схожа была

Наша беседа… Камин догоревший

Слушал, разинув мечтательно рот.