Стихотворения и поэмы - [59]

Строители встали, стройны.

Над каменным склоном отвесным,

У кромки сплошной крутизны.

«Я сваривал эти вот звенья».

— «Я краном те плиты несла.

Бессмертную радость творенья

Нам наша Отчизна дала.

Руками, подобными нашим,

Таких же рабочих людей

Мы реки каналами вяжем,

Деревья растим средь камней.

Кругом оглядимся безмолвно:

Ты видишь ли с Ленинских гор

Арала шумливые волны,

Туркмении пестрый ковер?

Ты видишь, в лесные массивы

Стальные гиганты вошли

И Волги несметные силы

В Москву на плечах понесли?

Ты видишь, за дымкой тумана,

Где плавни днепровские спят,

Размерно качаются краны,

Плотин поднимается ряд!

И новые звезды России

Сверкают, простор озарив,

И смотрится в дали степные

И светоч для всей Украины

Зажжет у Каховки народ,

И Днепр, оживляя турбины,

В бетонное русло войдет.

Для счастья людских поколений

Мильонами рук возведем

Бессмертные наши строенья,

Как стяг над бессмертным Кремлем…»

Склоненные у парапета,

Глядят они молча вперед,

Туда, где в тумане рассвета

Громада Кремля предстает.

Там, выстроясь неколебимо,

Как доблестных витязей ряд,

Как воины и побратимы,

Могучие башни стоят.

Повиты немеркнущей славой,

Они поднялись над Москвой,

Как мира оплот величавый,

Как символ свободы людской.

Здесь сердце и разум вселенной,

Ее золотое чело…

И солнце, как щит драгоценный,

Над Спасскою башней взошло.

1950–1951

Перевод Б. Турганова

99–106. МИЦКЕВИЧ В ОДЕССЕ

1 ПЕСНЯ О ТРЕХ НОЖАХ

И снег и дождь…

Чужбины невеселая печать.

Лишь только тополь, гол и тощ,

Ветвями мерзлыми не устает стучать.

Тот южный край,

Обрыв степей над черно-белым морем,

Где ржавый камень, да сухой репей,

Да перекрестья тонких мачт

                        под Хаджибейским косогором.

Куда его судьбина завела,

Что делать здесь изгнаннику-поэту?

Фортуне покорясь, идти своей дорогой,

Или внимать речам красавицы нестрогой,

Иль в кабаке скучать под звон стекла,

Под шум компании, напившейся к рассвету?

Встречать шпиона острый взгляд

Иль взоры озорных красоток

И слушать пьяный крик солдат,

Орущих песню в сотню глоток?..

Тяжелый год,

Невероятный год,

Год двадцать пятый нового столетья.

Как он, бездомный странник, всё снесет —

И этот гнет, и испытанья эти,

И самодуров тупоумный бред,

И самодержцев, правящих народом?..

О нет, не то предсказывал поэт

В часы прощания со старым годом!

Он вспомнил полночь ту —

Приют их дружный над Невою,

И пунш, взлетевший тенью голубою,

И лиц знакомых каждую черту.

Припомнил он слова надежд святые,

Рылеева горячий тост

И всех друзей, что встали в полный рост

Во имя славы Польши и России.

И вспомнил он, как, замечтавшись вдруг,

Забывший роль хозяина Бестужев,

Внезапное волненье обнаружив,

Подыскивал слова для песни вслух.

Откуда, из каких глубин,

Будя сердца,

Как тайное оружье, вынес он

Ту песнь про кузнеца?

Как сталь, упругие слова,—

То кровь на них иль просто ржа?

Бестужев пел о трех ножах,

Которые кузнец сковал.

И первого ножа удар —

В живот вельмож и в жир бояр.

И был второй отточен нож

На всех ханжей, на всех святош.

Удара третьего ножа

Царь-батюшка пусть ждет, дрожа.

«Ну что ж, дай бог!» — так за столом

С Бестужевым Рылеев пел вдвоем,

И все, кто слышал звуки этой песни,

Что пел бунтарь, весь устремись вперед,

Встречали их, как слово доброй вести.

Так начинался двадцать пятый год.

Седые русские равнины,

Где выть ветрам, снегам мести.

Молчанье снежной Украины.

Степей пустынные пути.

Тот южный край, одетый в лед,

И море, вмерзшее недвижно в небосвод.

Так, значит, тут он тоже не чужак,—

Пусть нет его скитаниям конца —

Здесь тоже знают песню о ножах,

Здесь тоже ждут прихода кузнеца…

В дорогу! Дождь не кончился еще.

К Лицею путь далек, не скоро быть рассвету,—

И он с собой уносит песню эту,

Укрыв ее плащом.

Перевод М. Матусовского

2 МАЗУРКА

Трубы грянут, встанут пары,—

Дробный стук, бряцанье шпор.

Дамы, барышни, гусары

Понеслись во весь опор.

Шляхтичи, негоцианты,

Франты, шпаки, шаркуны,

Шарфы флотских, аксельбанты,

Фраки, узкие штаны.

Прихотливо танец вьется

В ритме быстром и крутом.

В море гулком отдается

Оркестровой меди гром,

Уплывает вдаль и тает

Над сверкающей волной,

Запах с моря долетает,

Острый и хмельной.

От похмелья иль кручины

Сердце горечь обожгла?

В двери залы Каролина,[59]

Красотой дразня, вошла.

Бархат пелерины

Сбросило плечо,

Он красней рубина,

Светит горячо.

        Оттеняют перья

        Белизну чела.

        Величаво в двери,

        Гордая, вошла.

Медленно, небрежно оглядела залу,

Вдруг преобразилась, взгляд светлее стал.

Ради этой встречи вечер потеряла,

Выбралась на скучный, захудалый бал

Вот он, непокорный виленский пиита,

Ликом беспокойным обернулся к ней.

Молча заслонилась веером раскрытым,

Взором повелела: «Подойди! Скорей!»

        Не внимай веленью!

        Подави и скрой

        Тайное волненье,

        Дум тревожных рой!

        Мчат мазурки волны —

        Бездна впереди.

        Сердце жажда полнит.

        Страсть, скорей приди!

        Этот шквал опасный

        Захлестнуть готов.

        Манит взор прекрасный

        И беззвучный зов.

        Не внимай призыву!

        Опасайся ты

        Властной, молчаливой

        Бездны темноты!

Пронизала подлость, лесть и подкуп

Топь великосветскую до дна.

И оттуда выплыла она —

Эта нежногубая красотка,

Чарами бесстыдными сильна.

Темных сил вельможная рабыня,