Стихотворения и поэмы - [5]

При жизни поэт не опубликовал ни строки, храня вынужденный «крест молчания». Через двадцать лет после его смерти, главным образом благодаря вдове, которой поэт пророчил: «ты умрешь, успокоясь, когда буду читаем и чтим», появились первые издания. А теперь вышли собрания сочинений Даниила Андреева, его имя присутствует в энциклопедиях и множестве антологий. Перед читателем явился поэт, открывший необычные поэтические миры, чьи видения волнуют пророческой яркостью и глубиной, своеобразием и подлинностью, захватывают лирической силой.

Борис Романов

Стихотворения и поэмы

Лунные камни

Г. Р.    

* * *

Пламенея над городом белым

Через стёкла морозного льда,

Её лампа вдали голубела

Над судьбою моей, как звезда.

В убелённом метелью просторе

Дремлет дальняя цепь фонарей, —

О былое, безгрешное горе

Лишь о ней, незабвенной, о ней!

Плавный вальс, и напевы, и пары,

А на стуже, за сонным драпри —

Облечённые в иней бульвары,

Без конца, без конца фонари.

Незабвенной и горькой святыней

Будешь ты до конца моих дней,

Ты, мерцавший над городом иней,

Ты, сверкавшая цепь фонарей.

И казались таинственным даром

Каждый угол, урочище, сад,

Ветви белые над тротуаром,

Нависавшие из-за оград.

И далёко внизу, под балконом,

Я едва различал, как во сне,

Что идёшь ты под снегом влюблённым

Не со мной, – не за мной, – не ко мне.

1929—1933

* * *

Ещё не брезжило. В лесу шуршала осень,

Когда, всё зачеркнув, я вышел на крыльцо

И капли тёмные с качающихся сосен

Мне ночь бездомная плеснула на лицо.

Ты выбежала вслед. Я обернулся. Пламя

Всех наших страстных дней язвило дух и жгло,

Я взял твою ладонь, я осязал губами

Её знакомый вкус и сонное тепло.

Я уходил – зачем? В ночь, по размытой глине,

По лужам, в бурелом хотел спешить – куда?

Ведь солнца ясного, садов и мирных лилий

В бушующей судьбе не будет никогда.

Я вырвался. Я шёл. О плечи бились сучья.

Я лоб прижал к стволу; ствол – в ледяной росе…

Кем для меня закрыт покой благополучья?

Зачем я осужден любить не так, как все?

1936

* * *

Над зыбью стольких лет незыблемо одна,

Чьё имя я шептал на городских окрайнах,

Ты, юности моей священная луна

          Вся в инее, в поверьях, в тайнах.

Я дерзок был и горд: я рвался, уходил,

Я пел и странствовал, томимый непокоем,

Я возвращался от обманчивых светил

          В твои душистые покои.

Опять твоих волос прохладная волна

Шептала про ладью, летящую над пеной,

Что мимо островов несётся, пленена

          Неотвратимою изменой.

Ты обучала вновь меня моей судьбе —

Круговращению ночей и дней счастливых,

И жизни плавный ритм я постигал в тебе —

          Приливы моря и отливы.

Союзу нашему, привольному, как степь,

Нет имени ещё на языке народном.

Мы не твердили клятв. Нам незнакома цепь,

          Нам, одиноким и свободным.

Кто наши судьбы сплёл? когда? в каком краю?

Туман предбытия непроницаем взору,

Но верность странную хранил я и храню

          Несказанному договору.

Неясны до конца для нас ни одному

Ни устье, ни исток божественного чувства,

И лишь нечаянно блик озаряет тьму

          Сквозь узкое окно искусства.

Да изредка в ночи пустынная тоска

Роясь, заискрится в твоем прекрасном взоре, —

Печаль старинных царств, под золотом песка

          Уснувших в непробудном море.

Тогда смущенье нас и трепет обоймёт,

Мы разнимаем взор, молчим, страшась ответа,

Как будто невзначай мы приоткрыли вход

          В алтарь, где спит ковчег завета.

Одна и та же мысль пронзит обоих нас,

И жизнь замедлит шаг – нежнее, чутче, строже,

И мы становимся друг другу в этот час

          Ещё дороже.

<1923—1933>

Древняя память

* * *

Когда былых миров оранжевые зори

Заронят узкий луч на небеса стиха,

Я вижу – где? когда? – на ровном плоскогорьи

Моря лилового, как плащ старинный, мха.

Два солнца пристальных сменялось надо мною,

И ни одно из них затмиться не могло:

Как ласка матери сияло голубое,

Ярко-оранжевое – ранило и жгло.

Когда лазурный шар, грустя прощальной славой,

Сходил на мягкий шёлк лилового плаща —

Пронзительный восход, кровавый, рыжий, ржавый,

Я ждал в смятении, молясь и трепеща.

Тот мир угас давно – бесплодный, странный,

          голый…

Кругом – Земля в цвету, но и в земной глуши

Не гаснут до сих пор два древних ореола

Непримиримых солнц на небесах души.

1935

Язык любви

Язык любви из мягких звуков соткан:

За нежным «эль» задумчивое «эм»;

Он ласково качается, как лодка,

То говорлив, то робко полунем.

Последыши могучих поколений,

Мы помним ли, что был другой язык?

Его ковал первонародный гений

Тяжёлых царств, героев и владык.

Он рокотал, как медь на поле бранном,

Как гул квадриг, несущихся в карьер;

В нём твёрдость «дэ» сменялась «гэ» гортанным,

С суровым «у» чередовалось «эр».

Рождалась страсть не голубым угаром,

Не шёпотом полураскрытых губ.

Она сходила громовым ударом,

Как молния в широколистный дуб.

Столкнув двоих, горячих, темнокудрых,

Кипела вширь – разлив без берегов,

Не требуя благословенья мудрых,

Не спрашивая милости богов.

Молву жрецов, обычай рода, славу,

Суд человеческий, закон, позор,

Она сметала на пути, как лава,

Низринувшаяся по кручам гор.

Теперь язык из нежных звуков соткан.

В нём тишина и гладкая лазурь,

И плавно он качается, как лодка,

Давно забыв свободу древних бурь.

1935

* * *

Ослепительным ветром мая