Стихотворения - [12]

When I think of the emigrant train and ship.

That's why I publish far and wide

My quite illegible railway guide.

In the porch of my printing institute

The poor and deserving prostitute

Plays every night at catch-as-catch-can

With her tight-breeched British artilleryman

And the foreigner learns the gift of the gab

From the drunken draggletail Dublin drab.

Who was it said: Resist not evil?

I'll burn that book, so help me devil.

I'll sing a psalm as I watch it burn

And the ashes I'll keep in a one-handled urn.

I'll penance do with farts and groans

Kneeling upon my marrowbones.

This very next lent I will unbare

My penitent buttocks to the air

And sobbing beside my printing press

My awful sin I will confess.

My Irish foreman from Bannockburn

Shall dip his right hand in the urn

And sign crisscross with reverent thumb

Memento homo upon my bum.

Flushing, September 1912

ГАЗ ИЗ ГОРЕЛКИ

Леди и дженты, вы в недоуменье:

Возможно ли небо- и землетрясенье

Из-за того, что польстил сатане

Ирландский писатель в чужой стране?

Лет десять назад он прислал мне опус —

С обеих сторон я глядел в телескопус

И прочитал все рассказы стократ,

Как вдоль-поперек, так вперед-назад.

Я издал бы их вплоть до последнего слова,

Но чудом, с благословенья Христова,

Вдруг прояснился бесовский язык,

И авторский умысел я постиг.

Да, я виноват перед милой Ирландией,

Честь ее, можно сказать, была в длани моей;

Всегда этот остров другим в назиданье

Ссылал таланты свои в изгнанье

И, кельтским юмором руководим,

Предавал вождей одного за другим.

Действительно, не остроумное ль дело

Швыряться известью в очи Парнелла?

И еще: осушил не ирландский ли ум

Римской барки протекший трюм?

Сам папа в долгу бы не мог быть большем,

Чем он теперь перед Билли Уолшем.

О Эйре, чистейшая страсть моя,

Страна, где Христос и Кесарь друзья!

Страна, где трилистник на воле в поле!

(Минутку, миледи, я вытру сопли.)

А критика — мне не поставит преград она:

Я печатал вирши Маунтени Маттона

И пьесу его, где всякий твердит:

«Недоделок», «дешевка» и «содомит»,

И комедию об апостоле Павле,

О чем-то таком — не о женских ногах ли, —

Сочинил ее Мур, он из джентов джент

И живет на свой законный процент;

Я печатал мистику — есть ли разница

Между ней и поваренной книгой Казинса, —

От них, говоря на родном языке,

Пардон, изжога в прямой кишке;

Я печатал фольклор, на Юге и Севере

Собранный Златоустейшей Грегори;

Я печатал писавших важно и глупо,

Я печатал Патрика чуть не Колумба;

Я печатал великого Джоя Синга,

Иже меж ангелов, как снежинка,

В пижонской сорочке, которую слямзил

Из чемодана с наклейкой «Маунзел».

И вот наконец подвожу я итог

На парне, одетом в австрийский желток,

Который несет итальянские мерзости

Джон-Уайзу Пауэру, О'Лири Кертису

И о Дублине пишет такой позор,

Что черный негр не возьмет в набор.

Свиная отрыжка! Да разве я трону

В печати памятник Веллингтону,

Сидни-Парейд, Сэндимаунтский трамвай,

Даунсовы лакомства, Уильямсов чай?

Да будь я проклят хотя б за желанье

Выдать ирландские наши названья!

Удивительно только, что этот нахал

Курчавой Лужи нигде не назвал.

Миледи, печатный станок не намерен

Порочить меня приютившую Эрин!

Себе я не враг — уж который год

Дела мои рыжий шотландец ведет:

Шотландцы бедные — нынче даже

У них нет Стюартов для продажи.

Как китайский шелк, моя совесть легка,

А душа снятого нежней молока.

Колумб свидетель моей уступки —

Я сотню скинул с него при покупке

Его несчастного «Айриш ревью».

Во как люблю я страну мою!

А кто-то там к эмигрантским невзгодам

Тащится поездом и пароходом —

Так я, чтоб умерить людские страданья,

Издаю нечитаемые расписанья;

И крыльцо моей фирмы — место для встреч,

Здесь ежевечерне играют в кетч

Одна добродетельная девица

И англичанин, чин из полиции,

Так что приезжий слышит все слухи

От грязной пьяной дублинской шлюхи.

Кто там сказал: не противься злу?

Я книгу его превращу в золу,

И ссыплю прах в кривобокую урну,

И каяться буду упрямо и бурно —

Трещать, кряхтеть, пищать в песнопеньях,

И все это стоя на тощих коленях,

В Великий пост я подставлю сам

Покаянный голый зад небесам

И, слезами в печатне моей обливаясь,

В ужаснейшем прегрешенье признаюсь.

И метранпаж мой из Беннокбурна

Окунет свою правую руку в урну

И начертает у всех на виду

Memento homo на голом заду.

Флашинг, сентябрь 1912

ECCE PUER

Of the dark past

A child is born;

With joy and grief

My heart is torn.

Calm in his cradle

The living lies.

May love and mercy

Unclose his eyes!

Young life is breathed

On the glass;

The world that was not

Comes to pass.

A child is sleeping:

An old man gone.

O, father forsaken,

Forgive your son!

(February 1932)

ЕССЕ PUER [3]

Дитя явилось

В юдоль скорбей:

Печаль и радость

В душе моей.

Он спит, не видя

Склоненных нас.

Любовь да внидет

В глубь этих глаз!

Тщедушной жизни

Пар на стекле:

Пришла, чтоб снова

Пропасть во мгле.

Младенец — в зыбке,

В земле — мертвец.

Простись и сына

Прости, отец!

(Февраль 1932)

Стихи на случай (не опубликованные Джойсом)

SATIRE ON THE BROTHERS FAY

O, there are two brothers, the Fays,

Who are excellent players of plays,

And, needless to mention, all

Most unconventional,

Filling the world with amaze.

     But I angered these brothers, the Fays,

          Whose ways are conventional ways,